!
Незаметно, я заснул…
Разбудил меня настойчивый телефонный звонок. Еще не открыв глаза, я понял — это Квакин. Меня, нежного и сонного, кто-то злой и спокойный окатил ледяной водой, но я не вскочил с кровати, меня парализовало, а он — стоял и смотрел, как я задыхаюсь от бешенного пульса, как лопаются сосуды у меня в глазах, как я судорожно вожу руками по простыне в поисках телефонной трубки: «я не поеду, я не поеду!!!» Звонок замолчал, я нашел трубку, неотвеченный вызов — КВАКИН, 5-10 АМ. Пропади все пропадом! Мобильник снова ожил, на дисплее — КВАКИН. Как я его ненавидел в этот момент, розовощекого, желающего не только быть Матросовым, но и пытающегося, за компанию, меня затащить на амбразуру!
— Да, — ответил я голосом безнадежно больного.
— Спишь, старая лошадь? Одевайся, через пятнадцать минут буду, — Саня сам был на взводе.
— Я не поеду, голова болит сильно. Таблетки глотаю.
— Не выдумывай. Одевайся быстро. Еду, — и положил трубку.
Я натянул одеяло до подбородка и решил не вставать.
— Не поедешь? — Люся спросонья еле выговаривала слова.
— Нет, давление долбит.
— Правильно, спи. Квакин трезвонил?
— Мг.
— Вот неугомонный!
— Спи.
Я зарылся носом в Люсиных волосах, пытаясь спрятаться от Сани и от парашютистов. Они собрались возле кровати и жгли мне спину презрительными взглядами. Опять звонок!
— Сань, я же сказал…
— Выходи. Я под подъездом. Через две минуты начну сигналить. Тебя соседи без парашюта из самолета выкинут.
— Сейчас выйду.
— Не в трусах выходи, а готовый! Две минуты. Конец связи…
Я напялил на себя первую попавшуюся одежду, влез в тапочки и поплелся успокаивать Квакина. Он стал бы сигналить, если бы я не вышел, он разбудил бы весь квартал, он орал бы под окнами и кидал бы камни в стекло. Он такой — ему плевать. Деваться было не куда. Тапочки были свинцовыми и еле отрывались от земли. Ноги заплетались, а в груди закипала спасительная злость. Я готов был обидеться на Саню и разругаться с ним в прах. Только бы не ехать, только не ожидание самолета! По пути я закурил. Голодный желудок не протестовал. Он умер. Умерли трицепсы и жевательные мускулы лица. Умер поэт и бродячий философ. Остались спортивные штаны и футболка, не плотно набитые соломенным хламом.
— Ты чё, одурел! Мы же опаздываем! — Саня был бледен и собран.
Все наспех придуманные отговорки стали не актуальны, как только возле машины я увидел молодых саниных племянников, этаких экстрималов Интернет-поколения, смышленых как сеттеры и равнодушных, как гепарды после обеда. Они меня хорошо знали, я их знал много лет, деваться было не куда, мои первые слова должны были решить, какое клеймо будет отныне красоваться у меня на лбу. Все напряглись, свора молодых квакиных с интересом рассматривала мою домашнюю обувь.
