Кладезь бездны | страница 17



   Невольница кинулась с платочком, Буран грубо ее отпихнула - убирайся, мол. И завытиралась собственным, из рукава вытащенным, кусочком ярко-зеленого хлопка.

   - Ну... - аль-Мамун попытался собраться с мыслями - супругу все же следовало утешить, - ну... бывает...

   Мда, отлично получилось. Буран разрыдалась в голос.

   - Ну... Буран... ну... не плачь, пожалуйста!

   - Ыыыыыы... ты меня совсем не лю-ууу-биии-ииишь... ыыыы...

   - Ну... ну... что я могу для тебя сделать? Хочешь арапчонка? Мне вот говорили, что ты хочешь... Давай подарю тебе арапчонка - будет бегать за тобой, зубами блестеть, а?..

   Тут Буран притихла. Посопела, сморкнулась, снова посопела. Вытерла черные потеки под глазами. И вдруг выпалила:

   - Прости, пожалуйста, своего дядю!

   От неожиданности аль-Мамун выронил вилку. Она звонко тренькнула о фаянс блюда.

   - Что?!

   - Прости принца Ибрахима аль-Махди, о мой господин! - жена горестно подняла брови домиком. - Пожалуйста...

   - Буран, кто тебя попросил попросить... тьфу... короче, кто тебя попросил об этом?!

   - А... я...

   - Отвечай!

   Буран заколыхалась броней ожерелий на груди, застреляла глазами:

   - Ну... ну...

   - Это была я, сынок. Это моя просьба.

   Голос Ситт-Зубейды прозвучал ровно, но глуховато, словно сквозь платок.

   Ее лицо до самых глаз действительно закрывала темная непрозрачная ткань. Впрочем, чему тут удивляться: госпожа Зубейда блюла приличия, как и подобает знатной ашшаритке. Сын мужа от другой женщины был для нее не махрам4 - при нем ей не подобало снимать хиджаб и открывать лицо.

   Черная глухая абайя, черный платок - даже без каймы. Темные глаза под узенькими щипаными бровями - с темными кругами, набрякшими веками. Ситт-Зубейда с шелестом черного шелка опустилась на подушки рядом с Буран, и та сразу сжалась и поникла.

   - Когда ты вошел в столицу, Абдаллах, помнишь, что я тебе сказала?

   Темные неподвижные глаза, губ не видно - платок.

   - Я помню, моя госпожа. Вы написали, что потеряли одного сына - и взамен приобрели другого.

   - Да, Абдаллах. Теперь ты - мой единственный сын. И единственная надежда.

   Аль-Мамун вежливо кашлянул, отводя глаза. Буран сидела, боясь дохнуть и звякнуть драгоценностями. Огонек большой ароматической свечи мягко золотил динары на ее лбу. С виска, из-под уложенной стрелкой пряди черных волос, поползла капелька пота.

   Ситт-Зубейда сидела спокойно и расслабленно. Чуть колыхался в тонкой руке большой веер из страусовых перьев.