Он поднялся и навис над столом - огромный, красный, пылающий, крошечные глазки под набрякшими веками, казалось, брызжут искрами, розовая лысина, прикрытая на макушке черной, привезенной из России ермолкой, стала пунцовой...
Я пожалел, что разгорячил и обидел старика.
Остаток вечера мы избегали не то что разговаривать - встречаться взглядами. Как вдруг, когда пришло время расходиться и хозяин пошел проводить гостей до лифта (Арон Григорьевич жил в большом доме, занимая однокомнатную квартиру по 8-й программе), он сжал мой локоть и потянул назад:
- Останьтесь...
Я остался.
* * *
Арон Григорьевич эмигрировал в Америку лет пятнадцать назад, последовав за дочерью и внучкой, тогда еще совсем малышкой. Нашему знакомству насчитывалось три или четыре года. Не знаю, когда он обзавелся ермолкой и превратился в ортодокса (по его словам, случилось это давно, еще в Москве), однако я не мог себе представить, как это он, с его видной, громоздкой, отовсюду видной фигурой, шествует по улице Горького или Садовому кольцу с портфелем подмышкой и круглой шапочкой на голове, или как ухитрился не потерять ее в автобусной толчее и давке по дороге в свое стройуправление, где работал он старшим экономистом...
Но как бы там ни было, я не встречал человека, столь же осведомленного в еврейской истории. В Москве он собрал уникальную по тем временам библиотеку, состоявшую из раритетных изданий, только малую их часть удалось ему переправить в Америку. Книги были главным, но не единственным его богатством. На письменном столе красовалась изысканной формы менора, привезенная им из Израиля, по стенам располагались репродукции с картин Шагала и Каплана, панорамные снимки Иерусалима, книжные полки украшали небольшие мраморные статуэтки - копии микеланджелевских Моисея и Давида, память об Италии, где он, подобно многим "отказникам", провел несколько месяцев.
Над письменным столом, заключенные в одну рамку, висели фотографии покойной жены Арона Григорьевича и его самого, молодого, в офицерском кителе с двумя полосками орденских планок, и тут же - фото дочери и внучки Риточки. Въяве я не видел ни ту, ни другую, знал только по фотографиям, но когда вглядывался в лица, мне казалось несомненным их генетическое происхождение прямиком от библейских красавиц - миндалевидные глаза, прямой, горделивый нос, маленький рот, волнистые волосы, накрывавшие голову густым облаком... Бабушка, дочь, внучка. Самой красивой из троих была внучка, Риточка, вероятно по причине своей юности, свежести, своих восемнадцати лет. "Глаза твои голубиные под кудрями твоими... - вспоминалось мне при взгляде на нее. - Волосы твои - как стадо коз, сходящих с горы Галаадской... Как лента алая губы твои, и уста твои любезны..."
