- Значит, вы отрицаете существование антисоветской нелегальной организации, которая издавала никем не разрешенный, подпольный журнал, устраивала по квартирам никем не санкционированные сборища, вела антисоветскую пропаганду?
- Да, отрицаю. Ничего такого не было...
- Кто возглавлял вашу организацию?
- Мы трое - Воронель, Горжалцан и я, и еше две девушки из Ленинской школы, но они не играли активной роли.
- Вы имеете в виду Павловскую и Макашову?
- Они нам немного помогали, но вся инициатива исходила от нас.
- От кого именно?
- От меня. Я написал пьесу-пародию "Дядя Сэм", я написал доклад "Вонзай самокритику" и хотел написать сатирическую пьесу о школьной жизни, у меня печатался журнал.
- Кто вами руководил?
Никто нами не руководил, мы все делали сами...
Капитан задумался, потупился, вздохнул.
- Ну, а что вас объединяло? Всех троих?
- Как - что? Марксистско-ленинские взгляды на жизнь, на человека...
- А еше?
- Нас объединяло мировоззрение. И, конечно, то, что мы учились в одной школе, в одном классе.
- А еще?
- Больше ничего.
- Ничего?
- Разумеется.
Капитан смотрел на меня как бы со стороны и издалека, наклонив на бок голову и сузив недоверчивые, подозрительные глаза.
- А национальность?
- Национальность?
- Да, это вас не сближало? - Герт, Воронель, Горжалцан - Почему-то вы были одной национальности?
Я думал, что я ослышался. МГБ - государственное учреждение, это не На-Костылях со своей оравой, которая поджидала меня под раскидистой чинарой... Как же можно...
- Национальность для нас не имела никакого значения.
- Ни-ка-кого... Вы уверены?
- Абсолютно.
Я передаю здесь только схему хорошо мне запомнившегося допроса. Вероятно, мои ответы были не столь прямолинейны, не столь категоричны - ведь передо мною сидел капитан госбезопасности, я находился в помещении МГБ, мне (нам) приписывалось создание антисоветской подпольной организации, издание нелегального журнала (вот где вспомнилась мне "рецензия" нашего Ивана Митрофановича!..) Выйду ли я отсюда когда-нибудь? Тем более, в семье у нас - враги народа... И Шурка солгал мне, умолчав о том, что с ним было. Хотя и до сих пор мне как-то не верилось в это.
Тем не менее, глубокой ночью меня отпустили, назначив продолжение допроса на другое утро. Я шел домой - и не верил себе. Не верил тому, что случилось. Не верил тому, что полчаса назад сидел перед капитаном. Не верил тому, что напоследок мне было предложено расписаться под каждым листом протокола (все мои ответы изложены в нем были каким-то и моим, и совершенно не моим языком), потом подписать коротенькую, в ладонь, анкетку - о неразглашении всего, здесь услышанного, происходившего...
