— На Патриса Лумумбу свернем и через Старый аэропорт пойдем, — ни к кому конкретно не обращаясь, говорит Хал. — Так ближе, блин. Вон, где сгоревший автобус, — нам туда.
Улица Патриса Лумубы скрывается в густой зелени. Раздвигая высокие стебли репейника, Ник делает первый шаг и тут же останавливается.
— Ух ты! Смотрите!
Бурьян и кусты на углу крайнего дома вырублены, не успевшие увянуть измочаленные стебли и ветки валяются тут же. На стене, покрытой грязевой коростой, отчетливо белеет глубоко процарапанный в штукатурке круг, а внутри его две буквы: АК.
— Что бы это значило? — хмурит бровки Эн.
— В первую очередь то, что здесь тоже есть люди, — отвечает Ник. — Надо будет, когда пойдем обратно, покричать.
— Нафига? — в своей обычной манере спрашивает Хал. — Чтобы жратву отобрали? Мало ли кто тут тусуется, блин.
— АК… — бормочет Ник. — Странная аббревиатура.
— Может — «Аномальная Кривая»? — высказывает предположение Эн.
— Или «Автомат Калашникова», — хохочет Ник.
— Или «Ак»? — включается в угадайку Хал. — Ну, который «Барс».
— Или «Ангмарское Королевство»? — продолжает Эн.
— Это чё за хрень? — таращит черные глаза татарин.
Девушка усмехается:
— Ты Толкиена не читал, что ли?
— Какого еще… Всё, киттек[4], — неожиданно Хал начинает психовать. — Шагайте, негры, солнце уже высоко!
— Здесь все как в сказке, — задумчиво говорит Эн пятью минутами спустя, разглядывая молодые деревья, проросшие сквозь асфальт на парковке возле одного из домов на Взлетной улице. — Как в страшной, злой сказке. Готика такая. Братья Гримм, Шарль Перро. «Спящая красавица». Принцесса уколола палец веретеном, все уснули. Прошло сто лет. Замок и окрестности заросли деревьями и кустами. А потом пришел принц и поцеловал спящую принцессу…
— И все проснулись, блин! — подхватывает Хал бодрым голосом. — Сказочка… А кто принцесса-то? И почему все уснули?
— Не сто лет прошло, — вмешивается в разговор Ник. — Меньше. За сто лет тут бы такие дубы-колдуны стояли, что не продерешься. Газеты же нашли, Аркадий Иванович по датам смотрел. Две тысячи шестнадцатый год, июнь, июль. Старее нет. И в Цирке народ говорил — лет двадцать девять, тридцать нас… ну, не было.
— А где мы были? — свесив на бок черную челку, интересуется Эн. — Ведь где-то же были, да? Мы же живые…
— Живые, — ежится Ник, припоминая, как шесть дней назад он пришел в себя после долгого — или мгновенного? — небытия.
Даже теперь думать об этом было больно, а тогда, почти неделю назад, его корежило и выгибало дугой. Боль жила в каждой клеточке тела, была внутри и снаружи, рвала внутренности, железным обручем стискивала голову, огнем жгла суставы. В холле гостиницы «Волга», где Ник очнулся, царило запустение, но он тогда не обратил на это внимание — просто катался по пыльному полу и выл, словно раненный зверь.
