— Трубить сбор в казармы!
Не проходит и часу после инцидента в сквере, а уже новое донесение поступает в штаб Синюкова: возле станции Юго-Восточная прикатившая невесть откуда на бронепоезде дружина левых эсеров громит толкучий рынок, грабит (под предлогом реквизиции продаваемого с рук воинского обмундирования) все товары подряд.
Синюков звонит Ерману: как быть?
Тут же следует ответ: дружину разоружить, а незаконно реквизированные вещи вернуть владельцам.
И вот уже две роты батальона и его конная сотня в районе происшествия.
А здесь реквизиция идет полным ходом. Эсеры-«экспроприаторы» разбрелись по базару, и каждый действует в меру своих сил и предприимчивости.
Над кипящей тревожно толпой волнами прокатывается несмолкаемый гул. Ругань, визг, плач, окрики...
— Кара-ул! Погром!
— Пошто же, родимец мой, последнее изымаешь?
— Именем р-революции!
— А-а-а-а... Не отдам!..
— А это что еще за «мармазель»?
— Креста на вас нету, ироды!
— Я те укушу, стерва!..
Павел Синюков, как вихрь, проносится на гнедой лошади перед отрядом.
— Перекрыть все выходы! Привести в готовность пулеметы! Первая и вторая роты, цепью — вперед!..
И пошли синюковцы просеивать толпу, вылавливая эсеров, как карасей в мутном пруду.
— Оружие есть? Сдать!...Документы? Отобрать, проверим!.. Награбленное барахло? Сваливай в кучу!..
И снова шумит толпа, как потревоженный улей.
— Так их бандитов! Так! — надрывается сиплый голос.
— По какому такому праву? — пробует возражать какой-то «экспроприатор».
— Нас предали! — несется с другого конца базара.
Через два часа все кончено. На опустевшей базарной площади сдвинуты в беспорядке колченогие столы, лавки. Теплый ветер лениво перекатывает клочья порванной бумаги, пестрые лоскуты тряпок...
А вечером уполномоченный представитель от эсеровской дружины является к Синюкову в штаб для переговоров. Ведет он себя дипломатически сдержанно.
— Предлагаю считать это печальным недоразумением! В конце концов дружина только исполнила приказ, по которому продажа обмундирования, как вам известно, запрещена. И если среди наших обнаружились несознательные, то можно разобраться, уладить все тихо, по-товарищески.
— По-товарищески не выйдет, — спокойно прерывает его Синюков. — Оружие будет возвращено только с разрешения Царицынского Совета.
Эсеровский представитель заметно нервничает:
— Я настаиваю на возвращении дружине оружия!
— Это ваше право — настаивать. Но это ничего не меняет.
— Тогда как уполномоченный представитель нашего штаба я вынужден заявить: в случае неудовлетворения вышеизложенного требования мы открываем орудийный огонь по городу.
