Иоланта приехала на час раньше, так мы с ней договорились. Мы пошли ко мне в мастерскую, чтобы нашей беседе не помешали. Никто не имеет права входить туда без моего разрешения. Иоланта очень жаловалась на безденежье. Она написала какой-то роман, это должен был быть ее дебют, ведь до сих пор она писала только статейки и рассказики. Однако она не была уверена, что издательство примет ее произведение, поскольку, как она сказала, слишком много в нем „чернухи“ и пессимизма. Работая над романом, она забросила другие свои дела, и вот оказалась прямо-таки на краю нищеты. Она еще раз вернулась к вопросу об этом несчастном фильме „Их двое и ничто“. Она требовала, чтобы я поделился с ней деньгами, которые заработал на этом фильме как сценарист. Она сказала: „Ты должен вернуть то, что украл у меня“. Она показывала мне разные документы, какое-то заключение Союза кинематографистов, какую-то ревизию члена конфликтной комиссии Союза писателей, кстати, это ее старый знакомый. Она заявила, что подаст на меня в суд и устроит показательный процесс, что она сделает все, чтобы это дело стало крупным прецедентом. Короче, грозила скандалом. Честно говоря, мне легко было бы поставить ее на место. Слишком высоко мое положение, я слишком известен, чтобы опасаться происков какой-то Иоланты Кордес. Я бы выиграл дело. Наверняка. Но ведь она была психопатка. И что я мог бы объяснить сумасшедшей, которая хочет воевать, как Дон Кихот, с ветряными мельницами? Впрочем… признаюсь вам, пан капитан, я в данный момент нахожусь в сложном положении. Мы, люди творческие, не имеем необходимой свободы у нас в стране. Мы связаны тысячью инструкций и запретов. А если хочешь создать нечто по-настоящему великое — нельзя считать каждый грош. Гениальный скульптор испортит не одну глыбу мрамора, прежде чем из-под его долота выйдет статуя, которая обессмертит его имя. А у нас считают каждый метр пленки, якобы „бесполезно“ истраченной, каждую мелочь в реквизите. И делают это люди, совершенно не разбирающиеся в нашей работе. Например, я снимал исторический фильм. Мне нужны были старые сабли. Много сабель, я хотел показать грандиозную атаку конницы. И вот один из таких проверяющих умников говорит мне: „А может, хватит и трех-четырех? Наездники могли бы передавать их из рук в руки…“ Вот так. Снимай тут исторические эпопеи. Но извините, пан капитан. Я отвлекся от темы нашего разговора, хотя и не так сильно, как могло показаться. Дело в том, что как раз сейчас у меня в объединении сидят ревизоры, именно такие умники, как тот, о котором я только что рассказал, да еще вдобавок очень меня не любящие, а как может серый чиновник любить знаменитого художника? Тут ведь дело еще в заработках, которые в кино выше, чем у людей других профессий. Ну и, как говорится, они на нас „зуб имеют“. Да если бы они знали, как эта работа выглядит, если бы они хоть раз испытали на своей шкуре, какая это каторга — съемки фильма… Еще раз извините, я возвращаюсь к непосредственной теме нашей беседы. Так вот, ни к чему мне было бы именно в этот момент публичное выступление Иоланты с ее претензиями. Ревизоры роются у меня в мусорных ведрах и считают листы бумаги, которые мы истратили, а тут вдруг еще один аргумент против нашего объединения, добрая слава которого мне дороже всего. В связи с этим я решил утихомирить нашу разгневанную графоманку. Я прежде всего напомнил ей, что купил в свое время ее дурацкий рассказик только благодаря усиленным просьбам Вожены да потому, что у Иоланты и тогда были какие-то финансовые трудности. Я это сделал из милости. Благодаря мне она поднялась на ступень выше в своей литературной карьере. Так неужели она могла надеяться на что-либо большее, чем то, что в титрах фильма будет указано ее имя как автора рассказа, по которому — или по мотивам которого — сделан сценарий и сам фильм? Она что же, в самом деле считала, что я, Барс, стану снимать фильм по сценарию никому не известной репортерши? Что я вообще опущусь до того, чтобы снимать фильм по чьему бы то ни было сценарию, кроме моего собственного? Она молчала, подавленная моими аргументами, с довольно кислой физиономией. Тут я сделал паузу, потому что ни добивать ее, ни загонять в угол не собирался. Я объявил ей, что, несмотря на все это, понимаю ее положение и готов помочь ей, но не потому, что чувствую какую-то свою вину, а лишь потому, что мне ее жаль. Я сказал, что, конечно же, ни о каком „дележе“ гонорара и речи быть не может, это просто смешно. Однако предлагаю ей следующее: я куплю у нее любую киноновеллу, любой рассказик, да вот хоть бы этот роман, о котором она упоминала. Я не знаю, пан капитан, разбираетесь ли вы во всех этих тонкостях, что это такое — купить рассказ, или повесть, или вообще литературное произведение для кино. Это значит, что мы покупаем как бы тему, саму идею. Платим за это несколько тысяч злотых, и автор уже не имеет права предъявлять какие-либо претензии, вмешиваться в работу сценариста, который делает по его материалу что хочет. Иногда автор является и сценаристом, но только в том случае, если мы имеем дело с опытным специалистом. Люди, не имеющие опыта работы в кино, дилетанты, практически не способны написать мало-мальски приличный сценарий. За него полагается более высокий гонорар. Чаще всего сценарий пишут сценарист и режиссер фильма в соавторстве, это естественно, потому что режиссер уже тогда закладывает основу концепции своего фильма. Я мог, ничем не рискуя, купить у Иоланты любой ее рассказ в качестве материала для будущего фильма. Дело в том, что сам факт покупки не обязывает нас использовать это произведение, мы не обязаны снимать его. Иногда литературный материал лежит у нас в объединении год, два, а то и дольше, пока не найдется кто-нибудь, кому эта тема интересна, кто ею „загорится“. А иногда купленные произведения остаются мертвым грузом. Что поделаешь. Нелегкое это дело — формировать тематический план кинообъединения, работающего на таком высоком художественном уровне, как наш „Вихрь“. Иоланту мое предложение оскорбило. Она истерически взвизгнула: „Ты хочешь швырнуть мне подачку! Я не милостыни прошу, я требую то, что принадлежит мне по праву! Нет, я поняла: ты не подачку мне хочешь дать, а заплатить за молчание. За то, чтобы я успокоилась и все забыла. А я не возьму, понимаешь?!..“ — „Не хочешь — не надо“, — холодно ответил я. „Ты еще пожалеешь“, — процедила она, и на этом наш разговор закончился. Мы пошли в сад, где уже собрались гости.»
