Подробностей я вам рассказывать не буду, вы уж меня простите, пан капитан. Не могу. Погодите… Вы же наверняка слышали об этом деле. В свое время это была сенсация. Следствие установило, что произошел несчастный случай. Все три джентльмена в один голос твердили, что Кама была пьяна и в полубессознательном состоянии подошла к окну, перевалилась через подоконник и потеряла равновесие. Моих показаний никто не принял во внимание, потому что меня так долго пришлось приводить в сознание, что казалось неправдоподобным, чтобы человек в таком состоянии мог что-то видеть и слышать. Барс, конечно, пустил в ход свои связи, это было бы не в его стиле — допустить скандал, в котором был бы замешан кто-нибудь из ЕГО объединения. У одного из этих молодых людей отец занимал высокий пост, другой был талантлив. Говорили, что жаль ломать им жизнь и карьеру. Дело замяли. Никто не ответил за смерть моей Камы. А я до сих пор не пришел в себя. Кама была для меня самым близким человеком на свете. Она была удивительно красива и обаятельна. Фирко… я бы и сегодня удушил его своими руками. Так почему же я продолжаю жить в этом кругу, почему не порвал с людьми, которые вызывают у меня только ненависть и отвращение? Видите ли, я занят своим делом в кино. Здесь мое мнение, мое слово, моя рецензия что-то значат. А в любом другом жанре журналистики я был бы ничто, нуль. Так что если я хочу удержаться на каком-то уровне в своей работе, мне нельзя ссориться с Барсом и его людьми. Я попал бы в „черный список“. Да, этот список существует, хоть и неписаный. Никто — не только из людей Барса, но и Трокевича, и другие — не прислал бы мне приглашения на премьеру, не дал бы интервью, не пустил бы на съемочную площадку… Меня бы выставили за дверь нашего кинематографического храма, как выставляют из ресторана гостя, который дебоширил. А так — все в порядке. Они милы со мной, потому что у них еще остался какой-то стыд и они помнят, что натворили когда-то. Я предатель? Что ж, это правда. А кто бы не стал им на моем месте? Я видел людей, „выпавших из обоймы“, и здоровый инстинкт самосохранения советует мне не повторять их судьбу. Но… пан капитан, не заставляйте меня описывать эту сцену: Бодзячек бьет Иоланту по лицу на фоне открытого окна, за которым видно ночное небо. Даже если бы мне не пришлось в ту минуту выйти из салона, я все равно ничего не мог бы рассказать вам. Потому что глаза мои смотрели бы на Иоланту, а видели Каму. Я глядел бы на Бодзячека, а видел Фирко. А то дело, к сожалению, не вы расследовали, пан капитан».
