Каждый день Ратха просыпалась мокрая и промерзшая до костей, чтобы снова бесконечно брести вперед, не видя перед собой ничего, кроме тропы, или завесы дождя, падающего прямо перед ее усами. Костегрыз был молчалив и угрюм, отныне в нем не было и следа его привычной энергии.
Вскоре Ратху одолело непонятное беспокойство, и она не сразу поняла, что с ней творится.
Местность, по которой они шли, стала казаться ей знакомой, хотя она твердо знала, что видит ее впервые. Запахи, дуновение ветра, очертания листвы и даже камни на тропе — все говорило о том, что она когда-то уже шла через эти горы. Только не по этой тропе — это Ратха знала точно. И не через этот горный отрог, через который переваливала вереница Безымянных котов.
В памяти у Ратхи сохранились лишь смутные образы, ибо большую часть этого пути она неслась, подгоняемая страхом, гневом и мучительной болью предательства.
Она поняла, что вся дрожит и уже не может переставлять лапы, поэтому сошла с тропы и встала в стороне, глядя на проходивших перед ней путников, похожих на неясные тени, движущиеся за пеленой дождя.
Так она стояла, уверяя себя в том, что это было очень давно и даже не с ней. Эта Ратха, которая плелась по раскисшей от дождей тропе в цепочке потрепанных Безымянных, не могла быть той Ратхой, что размахивала Красным Языком перед своим племенем. Та часть ее жизни умерла, и Ратхе было ненавистно все, пробуждавшее в ней воспоминания.
— Ты устала, Ратха? — услышала она. Костегрыз сошел с тропы, чтобы подойти к ней. Она подняла на него глаза, пытаясь скрыть свою боль, но увидела, что тот все понял, ибо в его глазах промелькнула какая-то тень, и на миг вид у него сделался виноватый.
— Идем, — пробурчал он, бросая взгляд на тропу. — Я не хочу, чтобы мы пришли последними.
— Далеко еще? — спросила Ратха.
— Меньше одного дня пути. К закату дойдем.
Ратха вытерла о траву подошвы лап и стряхнула застрявшую между пальцами грязь. Она знала, что это совершенно бессмысленно, ибо стоит ей только ступить на тропу, как она снова будет в грязи с лап до усов. Но ей хотелось разозлить Костегрыза, и она своего добилась, поскольку тот прижал усы и, не говоря ни слова, прыгнул в толпу, оставив Ратху в одиночестве.
Остаток дня она шла сама по себе, не обращая внимания на котов, толпившихся вокруг.
Дождь стих, а потом и вовсе перестал. Тучи рассеялись, и солнечный свет упал на землю, обведя каждую мокрую травинку сияющим серебряным контуром. Капли дождя на усах у Ратхи вспыхнули на свету, напугав ее своим блеском. Она потрясла головой и стряхнула их.
