Холстон предпочитал последнее объяснение всем остальным. Потому что оно возвращало его к мыслям о жене. Оно напоминало о том, зачем он здесь, по другую сторону решётки, причём добровольно.
С тоской вспоминая жену, он сидел и смотрел на мёртвый мир — наследство древних людей. Это был не самый лучший пейзаж из тех, что простирались вокруг их подземного бункера, но и худшим его тоже нельзя было назвать. Вдали шла гряда невысоких холмов приятного коричневого цвета — цвета кофе, смешанного с точно отмеренным количеством свиного молока. Над холмами нависало всё то же серое небо, каким оно было в его детстве, и в детстве его отца, и в детстве его деда. Единственное, что двигалось в этом ландшафте — облака. Тёмные и мрачные, они неслись куда-то, словно стая летающих чудовищ, вроде тех, что рисуют в детских книжках.
Вид мёртвого мира заполнял собой почти всю стену его клетки — так же как и все другие стены на верхнем уровне Шахты; каждый показывал свой, отдельный кусочек туманного, а то и вовсе еле различимого пейзажа. Экран в камере Холстона шёл от уголка койки до потолка, простирался через всю стену до другой стены и заканчивался чуть выше унитаза. И несмотря на лёгкую неясность — словно линзу спрыснули маслом — он выглядел так, словно ты в любую минуту мог выйти туда, наружу. Словно это вовсе не экран, а широко распахнутое и зовущее за собой окно, по чьей-то странной прихоти расположенное по ту сторону суровой тюремной решётки.
Однако иллюзия выглядела убедительной только издалека. Наклонившись поближе, Холстон рассмотрел несколько мёртвых пикселей на широкой плоскости экрана. На фоне приглушённых коричневых и серых тонов ярко светились белые точки, кажущиеся квадратными окошечками в какой-то неизвестный, сияющий мир, дырами размером с человеческий волос, влекущими в неизведанную, лучшую реальность. Теперь, когда он всмотрелся в экран внимательнее, обнаружилось, что таких точек на нём множество — десятки, нет, сотни. Холстон задавался вопросом: есть ли в Шахте специалист, который был бы в состоянии устранить эту поломку, и есть ли у них инструменты для столь тонкой работы? Или эти точки умерли навсегда? Холстон вообразил себе время, когда половина пикселей «умрёт» и неистово засветится, а ещё несколькими поколениями позже, когда останется совсем мало серых и коричневых точек, люди внутри Шахты будут думать, что мир перешёл в новое состояние и снаружи полыхает вселенский пожар. И тогда единичные правильно функционирующие пиксели станут считаться поломками...
