Может быть.
Дело в том, что различить что-либо там, вдалеке, было практически невозможно; это было трудно даже тогда, когда линза ещё была чистой, не забилась грязью. К тому же, не всему, что показывал экран, стоило верить. Фактически, здесь было большое поле для подозрений. Поэтому Холстон попросту предпочитал не смотреть. Он прошёл сквозь место, населённое призраками и ужасными воспоминаниями, место, где развернулась сцена внезапного сумасшествия, и вступил в свой кабинет.
— Нет, вы только посмотрите на эту раннюю пташку! — сказал, улыбаясь, Марнс.
Помощник Холстона задвинул металлический ящик шкафа с делами; старые подвески тоненько взвизгнули, словно заплакали. Марнс взял со стола исходящую паром кружку и только тогда заметил, что Холстон сегодня в особо мрачном, даже торжественном настроении.
— Вы как, босс, хорошо себя чувствуете?
Холстон кивнул. Он указал на стенд с ключами, висящий позади стола.
— Ключ от камеры ожидания, — сказал он.
Улыбка на лице помощника сменилась недоумённой миной. Он поставил кружку и повернулся, чтобы взять нужный ключ. Пока Марнс не смотрел на него, Холстон разжал ладонь — на ней лежала звезда шерифа, погладил её холодную, шершавую сталь, а затем положил звезду на стол. Марнс повернулся обратно и протянул ему ключ.
— Мне сбегать за шваброй? — спросил он, махнув большим пальцем в сторону кафетерия.
Если в камере никто не сидел, то они ходили туда, только чтобы убраться.
— Нет, — сказал Холстон. Он мотнул головой в сторону камеры ожидания, приглашая помощника последовать за собой.
Марнс поднялся, стул жалобно скрипнул.
Настала пора Холстону завершить своё путешествие. Ключ легко повернулся в замке. Замок, отлаженный и хорошо смазанный, резко щёлкнул. Короткое, еле слышное пение петель, решительный шаг внутрь, толчок, снова щелчок замка, и пытка позади.
— Босс?
Холстон протянул ключ между прутьями решётки. Вид у Марнса был озадаченный, однако он поднял руку и принял ключ.
— Что происходит, босс?
— Приведи сюда мэра, — приказал Холстон. Он наконец позволил себе глубоко, свободно выдохнуть. Он держал в себе этот выдох целых три года. — Скажи ей, что я хочу выйти наружу.
Изображение на стене камеры ожидания было чётче, чем на экране в кафетерии, и Холстон провёл свой последний день в Шахте, размышляя об этой загадке. Может ли так статься, что камера на этой стороне была менее подвержена действию токсичных ветров? А может, каждый осуждённый на смерть, выйдя на очистку, с особой добросовестностью относился к той видеокамере, которая давала возможность смотреть на их последний в жизни пейзаж? Или, возможно, это дополнительное усилие — дар следующему изгнаннику, который проведёт завершающий день своей жизни в этой клетке?
