— Жаль только, что ты спустил все денежки, полученные тобой в Гамбурге за нашу работу. Послушай, ты рубишь сук, на котором сидишь, уж мне-то это видно лучше всех! Я, конечно, понимаю, что твоя распрекрасная борода весьма помогла тебе в твоих дорогостоящих похождениях, однако ты мог бы утрудить себя и посильнее изменить свою внешность. Цепляться за бороденку, когда первый встречный может узнать капитана Каймана, — ни на чем не основанная дерзость.
— Не смейся. Естественно, я предпринял опасное путешествие в Старый Свет не для того, чтобы тут же плыть обратно из Гамбурга. К тому же я знал, что «Оррибль» в надежных руках.
— Так вот, я здесь как раз для того, чтобы ты убедился в ненадежности этих рук.
— Что ты хочешь сказать? — вздрогнув, спросил Бретиньи.
— Ты писал мне из Гамбурга, чтобы я присылал чеки на твой адрес?
— Да.
— Один из них ты получил?
Виконт кивнул.
— Другой нет?
— Да, это так! И в связи с этим положение мое довольно затруднительно.
— Что вполне объяснимо, принимая во внимание образ жизни, который ты ведешь.
— К чему ты клонишь?
Шевалье де Саккар презрительно рассмеялся.
— Ты хоть раз сделал что-нибудь такое, о чем не стало бы известно мне? К сожалению, теперь тебе придется несколько себя ограничить, а то и вовсе поголодать!
— Что ты имеешь в виду?
— Именно то, что говорю. И доказательством моих слов является то, что «Оррибль» попал в плохие руки.
— Ты говоришь загадками! — вскричал Бретиньи. — Женщина! Что случилось?
— «Оррибль» захвачен каперами[3].
Эти три слова, сказанные с ледяным безразличием, произвели ужасное впечатление на виконта. Будто подброшенный пружиной, он вскочил с кресла; кровь отлила от лица, казалось, глаза вот-вот вылезут из орбит; медленно, с трудом выговаривая слова, он повторил:
— За-хва-чен… ка…пе…рами!
— Да, да! И все пропало, все! Ни одного гвоздя, ни одной щепки не удалось нам спасти от нашего замечательного «Оррибля». И некому, кроме меня, сообщить тебе об этом. Теперь ты знаешь, почему не пришли деньги.
Бретиньи упал обратно в кресло и некоторое время лежал без движения. Потом схватил стоящий на столе бокал и опрокинул его содержимое себе в рот, наполнил его снова и еще раз опустошил.
— Это невозможно, черт возьми, этого не может быть!
— А как ты полагаешь, был бы я здесь, будь это не так? Ты думаешь, я бы бросил всех ради удовольствия мешать тебе тут наслаждаться жизнью? Фи!
Бретиньи, казалось, не заметил изрядной доли презрения, которое сопровождало последнюю фразу, и нетерпеливо потребовал:
