Но это было недолго — улыбка, мгновение всего; просто странно, как быстро глаза ее, светлые и умные, стали сердитыми, почти злыми.
— Насколько я понимаю, вы собираетесь объявить мне не благодарность, а выговор. В таком случае я лучше постою здесь.
Он уже успел застегнуть пуговицу на кителе и даже шаг сделал назад, к углу диванчика, в то место, где должен был встретить ее, только фуражка в палевом чехле напоминала о его оплошности. Пусть. Он не смотрел на фуражку, он стал тем Реутом, каким был всегда.
— Вы ошиблись, — сказал он. — Я только собирался спросить: зачем вы пришли на пароход?
Если глаза не обманули и она действительно умная, то ей полагалось удивиться, услышав его слова. Удивиться, но не показать этого.
Так и случилось.
— Вы имеете в виду, что я женщина — и матрос? — непринужденно спросила Алферова. — По-моему, это легко понять. В газетах столько написано про девушек-санитарок, радисток, летчиц. Я читала даже о ставших танкистами...
— Здесь не фронт! — оборвал он. — Здесь не фронт, и я говорил не об этом!
— Здесь море.
— Вот именно... Тогда зачем вы выбрали именно море? Пошли бы в санитарки.
— Бывают случаи, когда не сама выбираешь.
Он не совсем понял, что она имела в виду. И вдруг заметил, что на голове у нее не старенький берет, в котором она была на ботдеке, а шерстяная шапочка. Роба прежняя и перчатки в руках рабочие, не гнущиеся от присохшей краски, а шапочка совсем новая, и волосы не подобраны, как прежде, упали на плечи, и это очень идет ей...
«Да, но что же сказать теперь?» — растерянно подумал Реут. В Сан-Франциско все было проще. Она вошла, представилась, отдала направление, и он отделался кивком, коротко брошенным словом. Никаких вопросов, вопросы обязательно заведут не туда, хоть чуть-чуть да спутают отношения.
Он решил ничем больше не интересоваться и удивился, что вместо независимого и твердого признания ее упорства получилось просяще-вопросительно:
— Значит, вы не хотите объяснить, зачем пришли на пароход?
— Я уже сказала.
— Скупо... скупо. Тогда учтите вот что: когда вам в следующий раз захочется высказать свое мнение о боцмане ему самому, делайте это где-нибудь в сторонке. Остальной палубной команде слушать такое ни к чему, пусть занимаются полезным делом.
— А если мое мнение окажется полезным? И будет выражать мнение всей палубной команды?
— Тем более. Боцман доложит мне, и я приму меры.
Она помолчала, взяла жесткие свои, не гнущиеся от краски перчатки в другую руку.
