— К чему нам Югорская земля? Знать об ней — голову забивать! Сколько лет прошло по греческой хронологии от Ноева потопа?
— Пять тысяч шестьсот тридцать четыре, — уверенно ответил Вальтер.
— Это знаете, вдолбили в свои головы несуразные. Однако не вижу любопытства коснуться мыслию до предмета, что за пределами нашей цели.
— Мало что ведомо об Югорской земле, — развел руками Никита. — Народ там дикий. Одно слово — самоядь.
— Я одного видал на Царицыном лугу, — зажегся Вася. — Праздник был тогда. Царица короновалась. У-ух, что было!
— Ну? Что было?
— Один солдат самоедина показывал: рот в крови, клыки свирепые торчат.
Паллас гневно сузил глаза:
— Полагал, что беру в поход натуралистов. А что слышу?
Пристыженные и притихшие члены экспедиции поспешили к двери.
— Нет, стойте! — остановил их Паллас. Поднял руку и разразился торжественным спичем: — Земли, которые мы проезжаем, таят в себе несметные богатства. Это вы видите на каждом шагу. Какая еще страна так нуждается в пытливых, смелых натуралистах? Сколько деревень мы миновали, а встретили хоть где-нибудь учителя, лекаря, фармацевта, механика? Эпидемии, или, как тут молвят, поветрии, косяками уносят людей. Лишь одну надежду хранят крестьяне — спасут ворожеи и знахари. Та же холера. Как остановить ее? А убеждают меня: в богоявленскую ночь, например, перед утренней помолись — любое желание произойдет, уйдет холера. Спросишь: «Много ли желаний сбылось?» — «А по грехам, а по грехам…» Того ли я от вас хочу слышать? Милостивые государи, многочтимые ученые головы, я не кусаюсь? Как, Зуев, считаешь? А не святое ли назначение географов, как слышал, узнать картину к истине приближающуюся? — И Паллас передразнил чучельника: — Господь знает, господь знает… Теперь ступайте. — Видел, как молодые помощники его и старик приуныли. Сконфузил их поделом!
А сам ли лучше? Такую землю проглядел при составлении маршрута?
Паллас не мог объяснить причину беспокойства, которое все чаще охватывало его.
Их нередко нагоняли колонны ссыльных. Деревенские мужики и бабы бросали арестантам кто кусок хлеба, кто яблоко, кто вареный бурак. В такие минуты места себе не находил. Гонят их, гонят. За тысячи верст, под конвоем. Без всякой надежды вернуться домой, увидеть оставленные семьи.
«Экспедиция — счастье мое», — записал он в тетради. Но чем глубже уходил на Восток, тем острее недоумение и боль пронзали душу.
Россия, еще недавно такая загадочная страна, становилась Палласу ближе и роднее.
