В стойбище Эптухай явился к Силе.
Шаман опустил голову.
— Хороший был луце, — сказал он. — Мне его жаль.
— Почему ты думаешь, что он умер?
— Слабый. Тае-Ввы забирает слабых.
— Я пойду искать их. Они сбились с дороги. Еда кончилась, огонь потеряли.
— У русских есть свой дух, — твердил шаман. — Если он не захотел помочь, чем поможешь ты?
— Пусть так. Переправлюсь на оленях через Байдарату. Могила одна, их было четверо.
— Однако мы дальше пойдем. Мы не можем тебя ждать. У тебя старая мать, разве ты забыл?
— Надо найти русских! — упрямился Эптухай. — Разве не они помогли нам?
— Не забывай, ты еще мальчик. Опасности не знаешь. Голова твоя мало думает. Разве не потому обдорские казаки взяли тебя в плен?
В чуме мать шила кожаные сапоги. Игла из рыбьей кости быстро мелькала в ее пальцах.
— Сынок, ты силки ставил?
— Мать, я сейчас уйду. Еду собери.
— Куда?
— Надо.
— Что ты задумал?
Он не ответил.
У грузовых нарт Эптухая собралась толпа. Эзингейцы тихонько переговаривались между собой. Эптухай с удивлением увидел, что на нарты кто-то положил два берестяных короба. Они были доверху набиты разной снедью. Мясо вяленое, рыба сушеная, ржаные лепешки…
Подошел Сила.
— Эптухай, Эптухай… — ворчливо сказал шаман. Он развернул тряпицу — в ней была невиданная драгоценность: три головки чеснока, пара луковиц.
Эптухай запряг в нарты четырех любимых своих оленей. Несколько мужчин вызвались помочь переправиться через Байдарату. А дальше, по одному ему известным приметам, Эптухай погнал упряжку к отрогам Каменного пояса, к той точке, где горы упирались в Ледяное море.
9
В недавней переправе опрокинулись нарты с харчами. Остались без муки, соли, лука…
Выбрались на противоположный берег с ног до головы мокрые, продрогшие. Костер из сырых веток больше тлел, чем грел. Дым резал глаза, в горле першило. Не злые ли духи, если веровать самоедам, обратили на трех незваных пришельцев свой гнев?
Брали на растопку сухих дровишек — и те кончились.
Зуев притоптывал намокшими сапогами (в них отвратительно хлюпала вода), пытался подбодрить спутников, но всякое его слово оставалось безответным. Спроси кто, он бы сам не сказал, откуда берется воля сопротивляться Ерофееву. Какой толк, если загинут в тоске и безвестии в неласковой стране и все записи об инородцах прахом пойдут? Не вернуться ли? Ученый Делиль и того не сделал, из Березова дал тягу. И со славой вернулся в Санкт-Петербург, затем в Париж, где стал главным королевским астрономом.
