— Я бы и так не распечатал, — сказал вслух.
Отец покраснел. Гришка — тоже. И тут я сообразил, что родитель заклеивал конверт в расчете, если я не появлюсь. И впрямь — стань на его место. В конверте наверняка деньги. А что отец знает про Гриню? Оставишь, а потом ищи…
— Теперь костюм… — Отец распахнул дверцу шкафа. На распялке висел пиджак, темный, в сероватую полоску, и высовывались брюки с подтяжками.
— Ого! Сбрую носишь?
— Вся Европа подтяжки носит. Ракоши на митинге в подтяжках выступает.
— Материал богатый, — сказал я. — На четыре косых потянет.
— Отдашь Федору. А будет отнекиваться, сам надевай. Но без жадности. На праздники — и хватит. Это, брат, все, что у меня есть. А туфли — носи.
Туфли были черные, совсем новые. Тоже богатые. Но как-то не до них сейчас было.
— Ладно, — отмахнулся я. — А куда ты едешь?
— В часть. В часть, сын. Сейчас пойдем. Не задержу тебя.
— Брось… Скажи хоть, демобилизуешься? Сам говоришь, восстанавливать надо…
— Демобилизуюсь, — вздохнул он. — Но потом. Сейчас надо одну работу закончить. Одно серьезное дело.
— Секретное?
— Да. Пока — секретное. Но скоро узнаешь.
— Всюду секреты… Расскажи хоть не про секреты. Ты из самого Будапешта?
— Почти.
— Ну, как в Будапеште?
— Ничего. Весело. Красивый город.
— Здорово побит?
— Средственно.
— А коммунисты победят?
— Вообще, должны. Их много.
— А ты сам вступил? — спросил я.
— Нет. Предлагали несколько раз. Но мне уж поздновато. Ты за меня вступишь, — улыбнулся он. — Да, Топса, чуть не забыл. Тебе завтра после вокзала придется на клабище съездить. Александра сюда прибегала. Умер Егор Никитич.
Я минуту моргал глазами: вдруг приснилось. Господи, опять известие. А я даже подумать о старике не могу. Некогда. Вот жизнь! То живешь — ничего не случается, а то навалом одно за другим! Кучей! Одно за другим!..
— С ней Гриша разговаривал, — сказал отец.
— Часов в девять, — сказал летчик. — Она такая же была, как утром. Говорит быстро-быстро. Я еле понял. Триста раз повторила, чтобы ты ехал на Рогожское клабище. Домой, говорит, пусть не едет, а прямо на кладбище. Гроб уже туда повезли. Он всю ночь в церкви будет. Понял? В два часа чтоб как штык был на Рогожском. Я правильно запомнил — Рогожском?
— Правильно, — сказал я.
— Чего они так спешат? — спросил отец.
— Да-а… Вчера только Анастасию Никитичну схоронили. На поминках два попа сидело. А теперь вот — старик!
— Обидно, — сказал отец. Большего из себя не выдавил. У него, наверно, своих забот хватало. Не мог как следует на чужом горе сосредоточиться. А притворяться не любил. Хоть у него и недостатков куча, а врать не умеет.
