Проблема в том, что там, где вам все просто и ясно, для меня все не так очевидно: ведь я не могу даже окно открыть. Прощай, теленок, корова, поросенок, бумага, стул, мраморная столешница и нагревательный прибор. Прощай, детская коляска, страж мира и порядка, милая старушка. Прощай, тюрьма. Прощай, свобода.
Я пялился на эту оконную ручку сутками, как сверлят глазами судей, решающих вашу участь. Ночи напролет я перебирал в голове немыслимые способы, как до нее достать. Думаю, я исчерпал все возможные комбинации. В тот день, когда я застал себя за неожиданным занятием — я поворачивал ручку силой собственной мысли, — я понял, что с окном пора кончать. Я спал и видел, чтобы сдох архитектор, похороненный более двухсот лет назад. Десять лишних сантиметров в высоту, десять сантиметров, которые отделяют меня от моего освобождения. Я сотни раз укорачивал его самого на эти сантиметры, и от всего сердца укорачивал самые лучшие…
Каждый мстит за себя в меру своей испорченности. Кто-то дубасит разъяренного любовника, который не пришел и не высадил дверь. Кто-то расчленяет судебного исполнителя, который не явился наложить арест на движимое имущество. Кто-то рубит в капусту вора, который выбрал другую квартиру. Кто-то подвергает атомной бомбардировке весь род человеческий, который не заметил его исчезновения.
Ядерная бомба, подложенная в центр планеты, без сомнения, изменила бы мир к лучшему.
Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы человек считался умершим? Чтобы его объявили мертвым? Интересно, по документам я уже труп? Подумать только, может быть, в мэрии уже валяется свидетельство о смерти на мое имя. Ну, погодите, дайте мне только выйти отсюда. Я выпишу столько копий, сколько окажется наивных простачков, которые поверили в мои разлагающиеся останки в пампасах. И я заставлю их жрать эти копии, пока они не подавятся. Пусть они до кишок почувствуют, какой я живой. Живее всех живых.
Я подам в суд на полицию этой страны, которой даже в голову нее пришло прийти взглянуть на адрес, по которому проживал без вести пропавший.
Я свалюсь как снег на голову ко всем благоверным всех без вести пропавших всего мира и потребую их показать мне рабочий кабинет мужа. Гардеробную. Чердак. И соглашусь уйти, только убедившись, что все шкафы и ящики в доме пусты. И никаких извинений, само собой разумеется, потому что скажите еще спасибо, что я не заглядывал под ковры в поисках потайного люка, который бы вел в сырой и зловонный подвал, и не простукивал стены костяшками пальцев, подстерегая каждый подозрительный резонанс. Покидая дом, я был бы уверен только в одном: моя жена — всего лишь жалкий любитель.
