Юноша бросил несколько скупых фраз, и ему ответили тоже без какого-либо выражения чувств. Однако короткие инструкции достигли ушей Данте. Всадник снял со своего седла один из мешков, набитый чем-то, и бросил его Микелоццо. Без лишних движений, не пытаясь продолжить разговор, он дернул поводья и умелой рукой направил лошадь к лесу. На прощание он повернулся и мельком посмотрел на Данте, у которого от этого холодного и сурового взгляда кровь застыла в жилах. Всадник быстро скрылся там же, откуда и появился.
Микелоццо со странной улыбкой, почти любезной, приступил к исполнению указаний своего таинственного хозяина. Он делал это молча, бесстрастно, будто имел дело с чем-то неживым, например с дорогим камнем, которым отделывали фасады храмов в Италии. Казалось, похитители не собираются разрушать стену молчания, которую они возвели между собой и пленником, поддерживая с ним почти уважительную дистанцию. Данте подумал, что они, наверное, получили указания, что делать дальше. Они, похоже, действовали строго по приказу: контакты с пленником им были запрещены. Микелоццо принес Данте мешок, сброшенный всадником. Внутри оказалась крестьянская одежда, не слишком отличающаяся от той, в которую были одеты сами похитители, подходящая поэту по размеру, но не по достоинству. Однако это была сухая одежда из шерстяной ткани, темной, некрашеной, но толстой и теплой. Данте было предложено переодеться. Проще говоря, его ограбили, заставив снять дорогой плащ с кожаным капюшоном и надеть крестьянский наряд. Чулки он натянул поверх своих, капюшон и соломенная шляпа завершили его преображение. Микелоццо вернулся на свое место к огню. Он готовил суп из овощей, безвкусный, но горячий, напомнивший Данте большой котелок с «травяной водой», которую братья ордена Святого Франциска раздавали беднякам у ворот своих монастырей, добавляя к этому пойлу жуткое подобие черного хлеба, приготовленное из проса и овса.
Передышка длилась недолго. Как только солнце миновало зенит, похитители зашевелились, и Данте понял, что путешествие продолжается. Погода снова испортилась. Они пустились в путь под ливнем. Все обещало стать еще хуже и печальнее. Данте, отказавшийся от мыслей о бегстве, жалел, что ему не завязали глаза: он не хотел видеть, как повозка скользила по грязи, почти плыла. Хотя тусклый солнечный свет и проникал сквозь тучи и сплошной полог воды, дождь не позволял рассмотреть местность. Данте спросил себя, как эти люди могут так спокойно ехать по бездорожью. Ведомые знающим погонщиком, который, казалось, вырос в этих местах, они шли не наугад ― они точно знали, куда держат путь, и не могли заблудиться.
