На этой же неделе на мою лавку было нападение — два высоких человека, оба негры, с револьверами. Один испугался, когда зазвенела моя касса — я ее открывал, чтобы отдать ему деньги, — и стукнул меня по уху револьвером. Недели две я провалялся в больнице. Вообще-то я был застрахован. Орнита меня навестила. Она сидела на стуле и почти не разговаривала. Наконец я увидел, что ей не по себе, и сказал, что ей лучше пойти домой.
— Нехорошо вышло, — сказала она.
— К чему эти разговоры, ты тут ни при чем.
Вернулся я из больницы, а матери уже нет в живых. Замечательный она была человек. Отец умер, когда мне было тринадцать лет, и она одна всю семью выкормила и вырастила. Неделю я сидел по ней «шивэ»[5] и вспоминал, как она торговала бумажными мешками с тележки. Я вспоминал всю ее жизнь и все, чему она меня учила. «Натан, — говорила она, — если ты когда-нибудь забудешь, что ты еврей, так гой тебе все равно напомнит». Мама, отвечал я мысленно, покойся с миром, на этот счет ты можешь быть спокойна. Но если я сделаю что-нибудь не по-твоему, так вспомни, что на земле все куда труднее, чем там, где ты сейчас.
А когда кончилась неделя траура, я сказал:
— Орнита, давай поженимся. Оба мы люди честные, и если ты меня любишь, как я тебя, так жизнь у нас будет совсем неплохая. Не нравится тебе Нью-Йорк, я все продам, уедем еще куда-нибудь. Может, даже в Сан-Франциско, там нас никто не знает. Я был там целую неделю во время второй мировой войны, так я видал, что там белые и цветные живут вместе.
— Нат, — отвечает мне она, — я к тебе хорошо отношусь, но мне боязно. Муж убил бы меня.
— Но муж твой уже умер.
— Нет, он у меня в памяти живет.
— Что ж, в таком случае я подожду.
— А ты себе представляешь, как это будет, — я хочу сказать, какая жизнь нам предстоит?
— Орнита, — говорю я, — я такой человек, если уж я выбираю себе жизнь, так я ею доволен.
— А дети? Ты хочешь, чтобы дети были полуевреи, серо-бурые, в крапинку?
— Я просто хочу, чтобы были дети.
— Нет, не могу, — говорит.
Не может так не может. Я видел, что она боится, а тут лучше всего не давить на психику. Иногда при наших встречах она так нервничала, что ей ничто не могло доставить удовольствие. И все-таки я думал — у меня еще есть шансы. Бывали мы вместе все чаще и чаще. Я отказался от меблированной комнаты, и она приходила ко мне на квартиру — старую мамину кровать я продал и купил новую. По воскресеньям она у меня проводила весь день. И когда она не нервничала, она была очень ласковая, и если я про любовь понимаю правильно, так это и была любовь. Раза два в неделю мы выходили развлечься — обычно я встречал ее на Таймс-сквер, а потом отправлял домой в такси, и с каждым разом я все больше приводил доводов за брак, а она все меньше — против. Однажды вечером она сказала, что все еще старается убедить себя, но уже почти убедилась. Я сделал инвентаризацию своей лавки, чтобы можно было объявить о распродаже товара.
