Фельд сел, он задыхался. Собель сидел на кровати, прислонясь широкой спиной к стене. На нем была чистая рубаха и чистые штаны, короткопалые руки, отдохнувшие от колодки, казались до странности белыми. Он исхудал лицом, побледнел, словно не выходил из комнаты с того дня, как убежал из мастерской.
— Ну так когда вы вернетесь на работу? — спросил Фельд.
И к его величайшему удивлению, Собель крикнул:
— Никогда! — И, вскочив с кровати, шагнул к окну, выходившему на жалкую улочку. — Зачем мне возвращаться? — закричал он.
— Я вам прибавлю жалованья.
— А кому оно нужно, ваше жалованье!
Сапожник растерялся, он понимал, что не в жалованье дело, и не знал, что сказать.
— Так чего же вы от меня хотите, Собель?
— Ничего!
— Я же с вами обращался, как с родным сыном!
Собель с силой замотал головой:
— Так почему вы подбираете чужих, прямо с улицы, знакомите их с Мириам, почему вы обо мне не подумали?
У сапожника отнялись руки и ноги. Он сразу осип и ни слова выговорить не мог. Наконец, откашлявшись, он прохрипел:
— А при чем тут моя дочка, какое ей дело до сапожника, до моего подмастерья, тридцатипятилетнего человека, хоть он на меня и работает?
— А почему я на вас работал? — закричал Собель. — Думаете, я отдал пять лет жизни за ваши несчастные гроши, работал на вас, чтоб у вас было что кушать и где спать, да, за это?
— А за что? — закричал Фельд.
— За Мириам, — выпалил Собель, — за нее…
Наступила тишина, потом сапожник выговорил с трудом:
— За работу деньгами платят, Собель, деньгами, — и замолчал.
И хотя в нем все кипело, мысли шли ясные и холодные: он не мог не признаться себе, что давно подозревал, что творится в душе Собеля. Не отдавая себе отчета, он подсознательно, со страхом все давно понял.
— А Мириам знает? — хрипло спросил он.
— Знает.
— Вы ей сами сказали?
— Нет.
— Так откуда она знает?
— Откуда знает? — переспросил Собель. — Знает — и все. Знает, кто я, знает, что у меня на душе.
Фельд вдруг словно прозрел. Какими-то хитрыми путями, через свои книжки, через записи, Собель дал понять Мириам, что он ее любит. В сапожнике вспыхнул страшный гнев — как его обманули!
— Собель, вы сумасшедший! — сказал он с горечью. — Никогда она за вас не выйдет — за такого старика, такого урода.
От гнева Собель весь почернел. Он стал осыпать сапожника проклятиями, но вдруг, как он ни удерживался, из глаз его хлынули слезы, и он глухо зарыдал. Он повернулся спиной к Фельду, встал у окна, сжав кулаки, и плечи у него затряслись от сдавленных рыданий.
