Поэтому Найджелу очень повезло, что у него был всего один слушатель, да еще столь пристрастный. Высоким, чистым голосом, с большим чувством, но то и дело сбиваясь, он запел франко-норманнскую песню, потряхивая в такт музыке русыми кудрями:
Клинок! Клинок! Мне дайте клинок.
Идем в опасный поход.
Пусть рвы глубоки, ворота крепки.
Но сильный все превзойдет.
Пусть со злой судьбой предстоит мне бой —
Мой плюмаж выше стен взлетит.
Все замки отопрем мы стальным ключом.
Или знайте, что я убит.
Коня! Коня! Мне дайте коня.
Пусть умчит он меня в края,
Где кипит война, кровава, страшна,
Но славу стяжаю я.
Направим мы бег от лени и нег,
Вливающих в жилы яд,
По тропам крутым, где слезы и дым.
Но сердце надежды пьянят.
И дух мне в грудь вложите такой.
Чтоб я не бледнел в бою;
Чтоб, ясен и смел, одного хотел —
Честь умножить свою:
Чтоб был терпелив, и, в схватку вступив.
Хранил спокойствие в ней,
И страх презирал, и чело склонял
Лишь перед дамой своей.
Быть может, чувство захватило старую леди Эрментруду больше, чем музыка, или слух у нее притупился от возраста, только, когда Найджел кончил, он захлопала в иссохшие ладоши и воскликнула скрипучим голосом:
— У Уэдеркота был поистине способный ученик! Спой еще, прошу тебя.
— Нет, дорогая госпожа, теперь ваш черед. Пожалуйста, расскажите что-нибудь из какого-нибудь рыцарского романа, вы их так много знаете. Все годы, что я слушал вас, вы ни один из них не закончили. А в голове у вас, клянусь честью, их побольше, чем во всех толстых книгах, что я видел в Гилдфордском замке. Мне так хочется послушать «Песнь о Роланде», или «Сеньора Изамбара», или «Дона де Майанс».
И старая дама начала свое долгое повествование. Сперва речь ее текла неспешно, монотонно; потом, по мере того как события развивались, становилась все живее; наконец лицо старой дамы запылало, руки заметались, и стихи полились рекой. Они говорили о том, как пуста праздная жизнь, как прекрасна геройская смерть, о святости чистой любви, о высоком долге чести. Найджел застыл в кресле, упиваясь пылкими словами, пока они не замерли на устах леди Эрментруды и она в изнеможении не откинулась на спинку кресла. Тогда он склонился над ней и поцеловал ее в лоб.
— Ваши слова всегда будут мне путеводной звездой, — сказал он. Потом пододвинул к очагу шахматный столик и предложил перед отходом ко сну сыграть их обычную партию.
Но их утонченное состязание было внезапно самым грубым образом прервано. Одна из собак насторожилась и залаяла. Остальные, рыча, бросились к двери. Раздалось бряцание оружия, глухой, тяжелый стук в дверь, словно ударили дубинкой или рукоятью меча, и низкий голос приказал именем короля открыть дверь. Старая леди и Найджел вскочили на ноги; столик опрокинулся, и фигуры разлетелись по камышовой подстилке. Рука Найджела потянулась было за арбалетом, но леди Эрментруда удержала его.
