Чтобы казаться настоящими европейцами, мы ходили в кабаре. Зорге сказал, что для кабаре обязательно нужна шаль. Они с отцом поехали по делам в Кантон и привезли мне оттуда настоящую кантонскую шаль. Я храню её до сих пор, хотя это самая бесполезная в обычной жизни вещь.
Потом начались будни. Мне приходилось много и утомительно шифровать. Больше всего по работе я была связана с радистом отца Зеппелем, славным парнем, бывшим матросом, который после того, как его приодели и подцивилизовали, вполне сходил за немца из средних классов. Зеппель работал великолепно, мог починить любую поломку.
Главное, что нас интересовало в Китае — это возможность получить материал о Японии: о её вооружении, военных планах. Для работы в самой Японии наши разведчики ещё не были достаточно квалифицированными. Интересовал и собственно Китай — какие у него связи, с кем. Зорге был под начальством отца всего несколько месяцев, потом уехал в Гонконг. Его готовили к самостоятельной работе в Японии, где он позже стал советским резидентом.
Отец хорошо относился к Зорге, уважал его, но всё же Рихард не был для него «своим в доску». «Всё-таки он немец, — говорил отец, — из тех, кто переспит с женщиной, а потом хвастает». Но Зорге вовсе не хвастал своими победами, просто немецкие радикалы были очень «передовыми» в вопросах морали и удивлялись нашей с отцом «отсталости». Ещё в 1923 году в Гамбурге коммунисты и анархисты уверяли нас, что купальные костюмы — буржуазный предрассудок. На общественных пляжах купаться голыми запрещалось, радикалы с трудом находили место для купанья, и мы смеялись: «В этом заключается вся их революционность!» Немцы были также очень откровенны насчёт секса. Поэтому Зорге запросто рассказывал о своей связи с Агнесс Смидли, ведь она была своим человеком, коммунисткой, к тому же незамужней. А отца его откровенность коробила.
Мне в Китае было тяжело во всех отношениях — и морально, и физически. Когда выходишь из магазина, и на тебя набрасываются рикши, которые тебя заранее приметили и ждут, чтобы заполучить, а потом сидишь, развалившись, в коляске, а рикша — в одних трусах, с перекинутой через руку тряпкой, которой он вытирает пот, бежит, как лошадь, задыхается — чувствуешь себя очень скверно. Мне объясняли, что если сидишь, развалившись, то рикше легче везти, и вообще эта работа не тяжелее всякой другой, что нужно ездить на рикшах, чтобы дать им заработать. Но я всё равно страдала.
