Обмениваться подсмотренными на земле забавами, подарки разные получать - это пожалуйста. Может быть, оттого, что потребности богам ничего не стоят, боги и остаются богами. Сказано же: что можно Зевсу, нельзя волу. Волу, опять же - заклание. Земные заклания себе боги тоже приветствуют. А вот со всем, что связано с миром потусторонним, с местом, где скапливаются души, эти облики смертных, с потаенным царством Аида и у блаженных богов отношения темные, нерешенные, напряженные какие-то. Пусть и создали они это царство, где ничто не меняется, сами создали для Аида, чтобы породить равновесие с изменчивым миром живых. Но словно запруду сделали, не желая расставаться с бывшими своими подопечными. И сами теперь боятся, не понимают ее. Главное, не ясно, куда все-таки исчезают (а они исчезают) в конце концов тени смертных из царства смерти, сколько бы они там ни томились. В память что ли приходят сами по себе каким-то образом. И - теряются для богов, уносятся куда-то... Да и кто они теперь такие, что такое - не разберешь.
Все это неприятие переносится на самого владыку преисподней. И Аида, родственника своего, боги, особенно олимпийцы, не сговариваясь, внутренне отторгают от себя. Стараются не думать о нем. Он, правда, в свою очередь, не особо их жалует. Тем более равных по положению олимпийцев. Редко появляется в чертогах властительного брата Зевса. Иногда Персефона извлечет его из недр преисподней, заскучав в длинные месяцы своего зимнего заточения. Или Зевс провозгласит, как сейчас, всеобщий пир богов.
Конечно, боги, собравшиеся в чертогах, вели себя так, будто не Аид восседает с ними, а какой-нибудь красавец Адонис. Хотя по-настоящему независимо держались рядом с ним лишь Дионис и Гермес, которым, каждому по-своему, все нипочем. Да еще Аполлон, пожелавший в этом с ними сравняться.
В какой-то момент Аполлон даже погрузил себя и троих своих ближайших сотрапезников, включая Аида, в эфирное облако, и они исчезли для всех остальных. "Молодцы, сынки" - успел подумать Зевс, - "развлекают мрачного дядю". Аполлон же, чтобы, может быть, снять некоторую стесненность в общении с владыкой преисподней, вывернул из эфира простой глиняный кувшин, тряхнул его, так что внутри него нечто булькнуло "Ой!", и заговорщически подмигнул:
- Та самая, ежевичная. Приятель-пастушок с Иды изобрел...
Затем наполнил Аполлон золотые тонкой работы чаши, в знак согласия появившиеся в руках божественных собутыльников. Жидкость оказалась весьма чуждой этим чашам богов: мутная, в чернь зеленоватая и резко пахучая.
