Не знал он и о том, всерьез ли Тикако собиралась покончить жизнь самоубийством или просто хотела подшутить над ним. Судя по выражению ее лица — ни то, ни другое.
Была середина лета, и день уже клонился к вечеру.
Он почему-то страшно перепугался и с тех пор даже во сне не помышлял о самоубийстве и, уж конечно, перестал говорить о нем. В тот миг в глубине души он подумал: что бы ни случилось, я должен быть всегда благодарен этой женщине.
Лицо Тикако, которую гримировал молодой мужчина, напомнило ему то давнишнее выражение ее лица, когда она молитвенно сложила руки ладонями вместе. Именно это пригрезилось ему и когда он ехал в машине на танцевальный вечер. Даже ночью, когда он вспоминал ту Тикако, ему начинало казаться, будто вокруг него яркий солнечный летний день.
— Но все же почему, несмотря на это, я теперь прячусь за дверью? — пробормотал он и пошел прочь по коридору. Какой-то человек по-приятельски кивнул ему. В первую минуту он никак не мог припомнить, кто бы это мог быть?
— Хорошо задумано, не правда ли? Когда собрали многих танцовщиц, на их фоне особенно заметно, как хороша Тикако, — воскликнул тот в сильном возбуждении.
«Ага, вот это кто!»- вспомнил наконец он. То был аккомпаниатор — муж Тикако.
— Как дела? — спросил он у аккомпаниатора.
— Да вот хочу зайти к Тикако поздравить ее. По правде говоря, в конце прошлого года мы развелись. Но я по-прежнему восхищаюсь ее выдающимся талантом. Прелестно, не правда ли?
Надо бы и мне найти какую-то усладу в жизни, подумал он, внезапно ощутив, как что-то стеснило ему грудь. И тогда в его памяти всплыла одна фраза.
У него как раз лежала за пазухой книжка посмертно изданных дневников шестнадцатилетней девушки. Последнее время ему доставляло особое удовольствие читать юношеские или девичьи сочинения. Мать девушки, которая, по-видимому, обряжала ее и накладывала грим на лицо усопшей, приписала одну фразу в конце последней записи в дневнике, сделанной девушкой в день ее смерти. Вот она: «Лицо, которого впервые в жизни коснулись белила и румяна, подобно лицу невесты».
