Несколько раз он выходил из фарэ, чтобы перевести дух.
Океан спал: не было никого, кто мог бы говорить от имени человека. Из водной дали катились к пляжу длинные белые буруны. В пальмовых рощах из темноты выступали лишь неподвижные кроны. Вода фосфоресцировала и переливалась миллионами невидимых жизней.
Лицо, что было у меня
До сотворенья мира.
Сутки спустя, в три часа ночи, он закончил.
— Вот, — сказал он.
Чавес сидел напротив. Выглядел он еще более изнуренным, чем Матье. Очки на его сухом, остроносом, костлявом лице поблескивали какой-то болезненной неудовлетворенностью: неудовлетворенностью вечного ведомого.
— Готово, — сказал Матье. — Теперь можете начинать.
Чавес бросил растерянный взгляд на стопку бумаги.
— Мне за тобой не поспеть. У меня уйдет недели две, чтобы в этом разобраться.
— Можешь на меня положиться.
— Ну, это конечно, — злобно сказал Чавес. — Такой мозг, как у тебя, встречается два-три раза в столетие.
— По-видимому, чаще и не надо, — отозвался Матье. — Теперь ваш черед.
— Будь спокоен. Интендантская служба не подведет.
Матье рассмеялся:
— Да будет тебе, старина. Не нужно недооценивать роль техники…
— Однако, по-моему, ты сам говорил, что технология — задний проход науки, — сказал Чавес.
Он встал. От внутреннего напряжения губы у него побелели.
— Если это сработает…
— Сработает. Обязательно сработает. Все к тому и вело — наука, идеология, Бухенвальд, Хиросима, Сталин. Оставалось только воплотить в жизнь.
Губы Чавеса искривились в иронической улыбке.
— У тебя не начнутся снова муки совести?
— Совесть? Что это такое? Я — ученый.
— Вспомни, что сказал Кастельман по поводу загрязнения вод и разрушения озонового слоя: «Есть лишь один ответ на вред, ошибки и опасности, которые несет в себе наука…»
— «…еще больше науки». Это неоспоримо.
— Ты отдаешь себе отчет, что это означает, — то, что ты только что придумал… Если оно сработает…
— Сработает. Не может не сработать. Это, вероятно, было запрограммировано с самого начала, записано в генетическом коде.
Чавес не слушал. Он расхаживал по фарэ в лихорадочном возбуждении.
— Источник безграничной, неистощимой, абсолютно чистой энергии — никакого загрязнения или отходов. И себестоимость, можно сказать, нулевая…
Матье какое-то время слушал его с ненавистью, затем вышел из фарэ.
Луна хранила свое серебро: пляж сиял непорочной белизной начала времен и первых надежд.
Терпимей будьте, братья люди, к нам,
Что раньше вас прошли земным путем.
Коль явите вы жалость к мертвецам,
