— Так! — объявил Трепаковский депутату с лысым черепом и зверским лицом, который стоял перед ним, чуть сгорбившись, как гигантский орангутанг, которому трудно дается прямая спина. Орангутанг в белом пиджаке ждал указаний. — Сейчас едем в Думу. В три часа собери журналистов на пресс-конференцию. А завтра утром — все на митинг под лозунгом "Нищим и русским вечную жизнь!"
3.
Был вечер. Институт пустел. В вестибюле, за столом, где всегда дремал пожилой вахтер, теперь сидел человек в штатском и зыркал по каждому входящему напряженным и недобрым взглядом. Двое молодых офицеров, приставленных к Илье Вермонту, играли в шахматы в соседнем помещении. Снайперы все так же лежали на крыше, от нечего делать рассматривая в оптические прицелы девушек на автобусной остановке. Зажглись неоновые фонари. Илья включил электрический чайник и насыпал в старую чашку три ложки душистого чая "Ахмад". Все последние дни и ночи, после того, как он сделал свое открытие, он все время пил обжигающий, крепко заваренный чай.
Илья Вермонт принадлежал к тем людям, которые не умеют скрывать происходящее с ними. Все выражалось на его лице. Сейчас, когда он, стоя посреди комнаты с синей чашкой в руках, прихлебывал чай, на лице его было выражение глубокой тоски. Углы рта резко, почти под прямыми углами, опустились. Жесткие волосы стояли дыбом надо лбом, за которым ходили спутанные и неприятные мысли. Дело в том, что Илья Вермонт не знал, каким образом у него получилось то, что получилось. Перед экспериментом он, молодой ученый, находился в таком творческом запале, что беспрерывно менял свои собственные планы и вводил в формулы все новые и новые элементы. Он в азарте гнал вперед и принимал различные допущения, словно играл сам с собой в увлекательную игру, которая вот-вот должна кончиться, и тогда он снова вернется к солидной, спокойной работе. Но он рвался вперед с такой силой и страстью, что уже не смог вернуться. События помешали.
Все признавали — еще со студенческих времен — его недюжиные математические способности, но только он сам знал о себе, что дар логики, свойственный математику, соседствует в нем с даром хаоса, свойственным безумцу. В азарте, сам не помня себя, с искаженным от страсти лицом, запуская ладонь с растопыренными пальцами в волосы, он громоздил в своих расчетах такие дебри, что потом и сам не мог найти из них выхода. "Во я дал! Ну во я даю!", — глупо хихикал он, оставляя за спиной десятки допущений и наудачу введенных коэффициентов, которые когда-нибудь потом как-нибудь следовало проверить, перепроверить и обосновать. И вот в результате пятидневного математического запоя и короткого пуска сотен тонн железа, установленного в многокилометровых подземных туннелях, на свет появился вот этот Чебутыкин с унылым лицом, который сразу же стал канючить и ныть.
