Летчик-испытатель стал полноправным членом коллектива. И высокие его представления мгновенно были вытеснены вполне практическими заботами, которые волновали завод и КБ. Очень многое делалось на реактивном истребителе впервые. А впервые — это значит еще не опробовано, не бесспорно. Бесспорным все сделает летчик. Так пусть он знает… С необыкновенной дотошностью инженеры выкладывали ему свои трудности: в этом мы уверены, это еще ждет своего подтверждения, а вот это выяснится только в процессе летных испытаний. Пусть он знает все. Здесь действовал все тот же неписаный закон авиации: от летчика ничего нельзя скрывать. Он все сделает, но пусть глаза его будут открыты…
— Дине скажешь? — спросил вечером Галлай.
Гринчик ответил не сразу. Вопрос друга вернул его к тому, о чем он и сам думал, должен был думать весь этот день.
— Все равно рано или поздно она узнает,— сказал Гринчик.
— Лучше поздно, Леша. А? Скрой хотя бы на время. Иногда очень полезно помолчать.
— Марк! Это ведь старый спор.
Галлай усмехнулся:
— Ладно, не буду. Молчу. Ты ведь всегда прав. Сергею резал правду-матку — был прав, и тут прав. Иди, рассказывай. Дине приятно будет послушать.
— Конечно, лучше бы скрыть, — сказал Гринчик. — Я сам понимаю.
— Ну?
— Что «ну»? Говорю тебе, она все равно узнает.
— Ты все-таки дубина, — разозлился Галлай. — Чурка бессердечная! Ты способен понять, в каком она положении?
— Хватит! — сказал Гринчик. — Все равно я с тобой не согласен. Не согласен! Спорил и буду спорить. Мне все время толкуют насчет «открытых глаз». А она что, слепая? Молчи. Положение ее я лучше твоего понимаю. И говорить ей не стану. Ясно тебе?
— Ну и все. Больше от тебя ничего не требуется. Святым духом ей никак не догадаться.
Теперь Гринчик усмехнулся.
— Будто ты Дину не знаешь, — сказал он.
В разных семьях — по-разному. Галлай всегда держал жену в неведении, как-то ему удавалось это. Гринчик все говорил жене: какую машину взял, какие предстоят сложности, когда первый вылет. Со стороны могло показаться: не щадит Дину, не любит. А он просто привык к тому, что действительно «рано или поздно» она все узнавала. Хорошо Марку: живут в Москве, от аэродрома далеко, жена у него химик, занята на своей работе. А Дина здесь, под боком; сама хоть и ушла с лесного аэродрома, так все подружки у нее там. Чертовы кумушки, непременно прибегут, доложат, наврут еще с три короба. Нет уж, пусть лучше она от него узнает. И она узнавала, плакала, билась на плече у мужа… Будто Зоя Галлай не знает, чем занят ее Марк. Знает, и тревожится, и тоже плачет, только таит слезы, молчит, боится спросить. У них в доме тревога под запретом. Она, конечно, есть, живет — куда ей деться? — но притаилась, загнана в подполье. А у Гринчиков та же тревога бьется в открытую, кричит в голос. И Алексей сам шумит, спорит, хохочет, разбивая Динины страхи… Что лучше? В разных семьях — по-разному.
