"Боже, неужели даже в "Современном мире"?" - подумал я.
- ...но лучше не надо. Подождите.
О, как мне хотелось рвануться к нему со стоном:
"Пожалуйста, Иван Алексеевич, порекомендуйте мои стихи, дайте, дайте мне вашу визитную карточку. Ну что вам стоит? Вы же сами говорите, что ничего не стоит!"
Но со лживой покорностью я поддакивал ему:
- Понимаю. Да, да. Конечно. Вы совершенно правы. Лучше подождать.
Он посмотрел на меня саркастически:
- А сами небось сегодня же побежите со своими стишками в "Одесский листок". Знаю я вас, молодых поэтов! Не обманете! Сам был таким.
Потом, переменив разговор, очень серьезно, с глубоким убеждением сказал:
- Вам, конечно, хочется как можно скорее узнать от меня все тайны творчества. Не знаю, в состоянии ли я вам в этом помочь. Однако запомните следующее. Во-первых - и это самое главное, - нужно преодолеть в себе отвращение к листу чистой бумаги, которое испытывает почти каждый настоящий писатель, и писать каждый день, регулярно, не дожидаясь вдохновения, настроения и тому подобного, писать - как ходить на службу... или в гимназию.
Теперь я лихорадочно ожидал нового свидания с Буниным, но как раз в это время началась война, он уехал, и лишь спустя четыре года я увидел его вновь, столкнувшись с ним на тех неудобных ступеньках винтовой лестницы, которые вели немного вниз, в контору "Одесского листка", где я, помнится, получал гонорар за напечатанные стихи.
Он стоял передо мной, по-прежнему сухой, желчный, столичный, недоступный - мой прежний Ив.Бунин, о котором я все эти годы - даже на артиллерийском наблюдательном пункте - не переставал думать и который как бы стал постоянным контрольным органом моего художественного сознания, и отступя на шаг - молчаливо рассматривал меня во всех подробностях, будто собирался тут же, не сходя с места, описать.
- Вы меня узнали? - спросил я.
Он ничего не ответил - мне даже показалось, не услышал моего вопроса, и продолжал рассматривать - я бы даже не побоялся сказать - читать меня, делая иногда как бы мысленные пометки на полях.
- Офицер. Георгиевский кавалер. Демобилизован. Вырос, возмужал. - Он покосился на мою правую ногу, которая еще не слишком твердо стояла на ступеньке. - Ранен. Но кость не задета?..
Я, по своему обыкновению, закашлялся от смущения. Он тут же навострил уши, прислушиваясь к моему хрипловатому, гораздо более глубокому, чем раньше, жесткому кашлю.
- Газы? - полуспросил он. - Фосген? - И протянул мне свою такую знакомую сухую руку с дружелюбно и откровенно открытой ладонью. Здравствуйте, Валя, - сказал он, как мне показалось, любуясь мною. - Молодой поэт Валентин Катаев!
