За следующей дверью оказалась пропахшая горючим генераторная, она же мастерская. На стене электрический щит, к нему со всех сторон тянутся провода, а под щитом пусто — генератор, который давал ток, увезли. Напротив длинный верстак, запорошенный каменной пылью, на нем разбитый круг от электрического точила. Точило тоже увезли. Так-так! Полсотни лесорубов, у каждого топор, а здесь их, стало быть, точили. Не может быть, чтобы не осталось какого-нибудь сломанного.
Митька пошарил в темноте под верстаком, наткнулся на гладкую деревяшку — нет, пустое топорище. И еще одно. Бросив мешок, он залез под верстак и выгреб все, что там было. Топоров оказались целые залежи, острейших! Только они сточились до половины, поэтому их бросили. Блинков-младший заткнул один за пояс, два в мешок, четвертый из жадности взял в руки. Теперь бы капельку горючего, на котором работал генератор. Хорошо бы бензина, но и против коптящей вонючей солярки он бы не возражал…
На полке Митька нашел жестянку с тавотом, похожим на грязный вазелин, и взял с собой. Та вот горит, но зажигалку им не заправишь. Можно будет поэкспериментировать на жаре, когда тавот станет пожиже, — вдруг он зажжется от искры?
А горючего не нашлось. Конечно, для генератора нужна была целая цистерна, ее как привезли, так и увезли.
Из мастерской наружу вела отдельная дверь. Блинков-младший выбежал на крыльцо и зажмурился. С полыхающих сосен падали обгоревшие ветки. Пожар охватил зимовье полукругом. Путь к просеке был еще свободен, и Блинков-младший побежал. Огонь сжирал кислород; через несколько шагов он стал задыхаться в горячем и душном воздухе. В самом центре пожара, на поляне, дыма почему-то не было, а здесь он полз по кустам и ел глаза. Кашляя и отплевываясь, Митька брел почти на ощупь… Свернутая в бублик проволока цеплялась за ветки. Сослепу он свалился в помойную яму, обрадовался, наугад зацепил несколько банок и, громыхая, как трамвай, вывалился на просеку.
— Дима! — Тонкая фигурка бросилась к нему, обронила костыль и заскакала на одной ноге. — Дима!
Блинков-младший обнял ее. Топоры и банки лезли под руки, врезались в живот и здорово мешали.
— Вот такая я дрянь, — сказал Митька.
Он еще вернулся к зимовью за огнем. Нес горящие ветки, зажигая одну от другой, а головешки бросал и не затаптывал. Это было уже не важно, потому что следом по вершинам сосен бежал пожар.
Ночь провели на берегу. С топорами пошла совсем другая жизнь. За десять минут Митька нарубил на подстилку лапника, вытесал стойки, колышки и соорудил из парашюта настоящую палатку. Для Лининой ноги сделал из коры лубок. Зеленоглазая уже спала. Когда Митька перевязывал ей ногу, она только ойкала, не просыпаясь.
