Он необычайно зол. Звонарь. Ага. Звук такой, будто он звонит из Нотр-Дама.
— Где ты? — спрашиваю я.
— Я тут на Ландхольтсвег, у меня телик на переднем сиденье, дурь полная, я из-за нее две поездки пропустил, смог взять только троих, понимаешь, а это еще оказалось не смешно.
— А ты не мог попросить записать это для себя?
— Да вот еще! Сам подумай, стоит такое записывать?
Лучше уж он, чем шоу. Я пытаюсь продлить разговор:
— А как тебе вообще Новый год?
— Новый год? Рано или поздно он станет старым, как и все остальные. Ну, смотри, издеваться над политиками, это еще куда ни шло, но если сказано: смешно, значит, должно быть смешно, а тут не смешно. Я, например, не скажу, что это смешно.
Когда шоу заканчивается, мы стоим у окна и смотрим, скоро ли закончится год. Я — виски. Она — джин. Уже начали стрелять. Пока не настала полночь, я заскакиваю в сортир и быстро дрочу. У моего есть такой старый добрый обычай, а может, суеверье: выпроваживать из себя старый год, опустошать сосуды и начинать новый год с пустой мошной. Вот это гораздо более крутой салют, чем за окнами, — когда я посылаю в воздух последние в уходящем году сперматозоиды. От этого хмель быстро слетает, и Лолла выходит на крыльцо, а я стою перед телевизором в гостиной и смотрю, как на экране исчезает дата. Она зовет меня с собой. Я завис в гостиной. Мне больше хочется смотреть на перемену дат в телевизоре, это как-то конкретнее. Я жду Нового года. 1996 мало-помалу вырастает из белой точки посреди экрана, и тогда я — на крыльцо под гром церковных колоколов и всеобщее неистовство огней. Я добровольно целую ее в губы, в ярких алых отблесках. С Новым годом! Эти дополнительные дни в високосных годах надо бы рассредоточить по всему четырехлетью. Чтобы под Новый год было такое «время лимбо». 24 на 4 равно 6. Тогда у нас был бы шестичасовой перекур во времени. От полуночи до шести часов новогоднего утра. Во, точно! Переменка, когда каждый мог бы творить, что ему заблагорассудится. Это бы не считалось. Со временем вот какая штука: в нем не бывает перерывов.
Только оттрубил полные 365 дней на невольничьем корабле — и тут же прямо сразу начинается новый цикл.
Мы стоим на крыльце, устаканенные, Лолла с бенгальским огнем, я с сигаретой. Ее я потом запулил во двор; моя единственная ракета в этом году. Сигарета. Си-ракета. Мне хочется домой, мне холодно, как всегда, когда я стою на улице, и Бодряк из дома напротив мог бы тоже заскочить, поцеловаться и поболтать, — но Лолла хочет получше впитать в себя Новый год. Ночь испускает винный дух: 1996 протискивается из тьмы и простирается над городом. Говорят, что природа вечна и не чувствует хода времени — и все же… Наверно, мы слишком долго пробыли на земле. Природа — как старая ящерица, которая когда-то была дикой, а сейчас стала ручной, и начала обращать внимание на то, что придумали люди, даже подчиняться этому. Начала отмечать их Новый год, хотя ее собственный был уже десять дней тому назад. Да. Может, Торир сегодня наденет праздничный колпачок с блестками в припадке доисторической радости.
