— Встать! Смирно! — скомандовал Овчаренко, только теперь заметивший нас.
— Вольно, товарищи. Продолжайте заниматься своими делами.
Нам уступили места, и мы сели послушать. Интересно было, чем кончится эта история.
— Разрешите продолжать, — обратился к нам Овчаренко.
— Сказано — сделано, — продолжал он, получив наше разрешение. — Не успел Гриша Величко войти в реку, как, откуда ни возьмись, появились «мессеры», и начали они обстреливать, но не нас, а танкистов, стоявших в другом перелеске. Одна очередь прострочила по воде, прямо у Гриши перед самым носом. Все, конечно, продолжают купаться, а Гриша повернулся налево кругом да галопом в расположение подразделения.
Величко отбросил шинель и теперь, сидя на нарах, с мольбою посматривал на сержанта. Много бы отдал он за то, чтобы сержант прекратил этот неприятный разговор. Но Овчаренко, словно и не замечая его, с невозмутимым видом продолжал:
— Гриша знал, что там в предвидении такого неприятного случая заблаговременно были вырыты щели. По свидетельству очевидцев, скорость, которую развил Величко, равна была приблизительно двадцати километрам в час. Прибыв таким способом в расположение роты, он бросился в первую, подвернувшуюся ему под ноги щель. А из щели этой раздался такой крик, что у меня мороз по коже пробежал, хотя я и не робкого десятка. Кричала наша гостья, начальник машины-парилки, особа лет сорока. Она решила, что в нее прямым попаданием угодила авиабомба. Бедная женщина издала «предсмертный» крик.
Оглушенный раздавшимся под ним визгом, а также треском зениток и разрывом небольших бомб, действительно сбрасываемых «мессерами», обалдевший Гриша выскочил из щели, словно цирковой прыгун. А оттуда все еще раздавались вопли пострадавшей. Величко бросился в соседнюю щель и плашмя рухнул на дно. Но здесь произошло явление еще более страшное, совсем чуть не лишившее Гришу рассудка.
Оказывается, там опасались от налета не одна, а несколько девушек.
Что только творилось тогда — одному богу известно. Люди видели, как из свежее отрытого окопчика выброшено было голое тело, которое, мелькая среди кустов, быстро скрылось в неизвестном направлении.
Дружные взрывы хохота прервали рассказчика. Подождав, пока слушатели приутихли, Овчаренко серьезно продолжал:
— Через час нашего голого рыцаря, всего окровавленного, доставили в медсанбат. Угодил он по своей собственной вине, из-за паникерства, под фашистский огонь. Пуля всегда таких людей любит — это не секрет для нашего брата-солдата. А какая отсюда мораль, — всем ясно. Будешь дрожать за свою шкуру — себя не спасешь и товарищей насмешишь. Настоящий наш солдат врага будет бить и сам останется жить. Хвалить его будут, орденами и медалями награждать, и девушки от него не станут шарахаться.
