Мы до ночи все осматривали, везде облазили, даже портреты на стенах отодвинули, думали, может быть, за ними какой-нибудь тайник запрятан. Поздно ночью кончили. Только из сил выбились окончательно.
Даже Сабир приуныл. Но вел он себя очень правильно. Сказал, что утром непременно придумаем что-нибудь. Потом подумал и еще один бутерброд разделил. Я бы никогда так точно не сумел разделить, как Сабир. Он раздал все эти кусочки и сказал, что сегодня он решил дать нам добавочное питание, потому что мы слишком много поработали и нам надо подкрепиться. Он пожелал всем спокойной ночи. Очень официальным голосом, как и полагается командиру. Все сразу же улеглись спать. Кама сегодня ночью не стала просить, чтобы я ей свою руку протянул, видно, уже перестала бояться скелетов, привыкла, наверное. А может быть, я ей противен стал, после того как Сабир при ней накричал на меня из-за ботулизма. Хотя вряд ли, он же и раньше кричал на меня при ней. Он на меня только во время контрольных не кричит, разговаривать начинает ласково. Таирчиком называет. Каждую минуту шепотом спрашивает, чтобы никто не слышал, когда я кончу свой вариант. А всю последнюю четверть я, чтобы он не мешал мне и зря не волновался, сперва его вариант делал, отдавал ему, а потом за свой принимался. А он меня все равно презирает. Я чувствую — благодарит, а презирает.
Я все этот немецко-русский разговорник перечитывал. Жаль, что нам не словарь попался, а разговорник. Словарь бы нам очень понадобился...
— Ты почему не спишь? — это Сабир поднялся на своем месте и спросил; видно, и ночью себя ответственным за все считает, как и положено командиру.
Я сказал, что мне спать не хочется, вот я и просматриваю этот разговорник.
— Читатель! — очень он ехидно это слово говорит. Махнул рукой и снова улегся.
А я этот разговорник уже один раз прочитал, а теперь я его читаю просто так, чтобы ни о чем не думать. Потому что, как только перестаю читать, сразу же начинаю думать, что дома делается. Мама же сейчас с ума сходит. Боюсь себе представить, что она делает! И ничего поделать с собой не могу, хоть и читаю, но все равно об этом думаю. По правде говоря, я этот разговорник читаю, потому что просто привык что-нибудь читать все время. Мама за это называет меня квочкой. Иногда она у меня книгу отбирает, за едой, например. Я почти все книги, которые мне понравились, несколько раз перечел... А в этом разговорнике много странного и смешного — сперва немецкий текст в нем идет, а потом русский, а весь он поделен на разделы — «Транспорт», «Развлечение», «Разговор с военнопленными или партизаном», «Предупреждение о наказании представителя местного населения». На все случаи жизни, в общем. «Немецкий офицер приглашает фрейлейн в кафе», а в скобках — «в кино, театр, ресторан». Очень ловко: значит, куда он хочет пойти, то слово и подставляет. Или: «Примите от меня маленький подарок», а в скобках — «духи, конфеты, цветы, ювелирное изделие». Там много всякой всячины было, а самое интересное я прочитал, когда дошел до разделов «Предупреждение о наказании» и «Разговор с военнопленными или партизаном». Сплошные угрозы. За все смертная казнь — или расстрел, или повешение. «За появление на улице позже десяти вечера — расстрел», «За укрывательство в доме коммуниста — в скобках «партизана, военного» — смерть». Почти за все смерть полагалась, оказывается. Даже за невыход на работу. Я теперь понял, что это слово означает, «Tod», которое я видел в надписи около красного рубильника. По всему было видно, что — «смерть», оно встречалось во всех почти предложениях, где речь шла о смертной казни. За любой пустяк полагалась смерть, как будто человеческая жизнь вообще ничего не стоит. Это значит, если у человека испортились часы и он, не зная, что уже поздно, вышел на улицу в половине одиннадцатого, то любой патрульный мог его застрелить. Из того, что я прочитал в этом разговорнике, получалось так. Я еще немного почитал, а потом сам не заметил, как уснул. А с утра все то же самое. Мы по несколько раз обошли каждый уголок. Я теперь с закрытыми глазами мог в любой конец пещеры пройти, все мы осмотрели и потрогала руками, нигде выхода не было, кроме этой плиты, а с ней ничего сделать нельзя было. Сабир сказал, что если бы здесь вместо всех этих бесполезных автоматов и пулеметов оказалась бы пушка, то он, не задумываясь, выстрелил бы из нее прямо в эту плиту. Это был совершенно бесполезный разговор, во-первых, потому, что никакой пушки не было, а раз нет, то и толковать не о чем; а во-вторых, Сабир все равно не знает, как с ней обращаться. Целый день, с утра до поздней ночи, мы проходили по этой пещере, мы уже почти не разговаривали, потому что поняли, что дело плохо. Вечером мы съели все, что оставалось, — поделили на четыре части плавленый сырок, — и стали думать, что будем делать дальше. Ничего не надумали, и я стал читать разговорник, чтобы чем-то заняться.
