— Как же тебя назвать, пичуга?
А она ресничками лып, лып. Ровно совушка. Бокрин погладил по встрепанной голове:
— Сова ты моя, Сирин.
А она в ответ:
— Сёрен?
…Ястреб явился прежде, чем ожидали. С ним шел сутуловатый, мрачный парень с изуродованными, обмотанными тряпьем руками. Остаться лечиться у Бокрина не захотел. И Ястреб был сам не свой. Глаза сверкали злобной желтизной, и пограничник то и дело проваливался куда-то, оставаясь с ними лишь телом. Лэти заторопился. Сёрен ходила за ним, как утенок, помогала собираться, заглядывала в глаза.
— Вернется, — буркнул Бокрин.
А Сёрен заплакала.
Охапки тростника на полу тревожно пахли летом. Хрустели под сапогами гостя нелюбого и незваного. Парень переминался с ноги на ногу, как спутанный стригунок-жеребенок, дергал кадыкастой шеей. Солнце сквозь решетчатые окошки метало косые лучи на его голову с путаницей пегих волос, заставляло алеть глубокую вмятину над бровью. Синего и красного в узком лице было вообще больше, чем требовалось, точно ударился, упав с высоты. Ликом скорбел, уголки губ опущены, вдоль гладких молодых щек прорезались две глубокие борозды. Ивка поймала себя на том, что невольно отводит взгляд.
В горстях неловко держал гость вороненка. Крылья того были распахнуты, он тяжело дышал, перья опрокинутой набок головы обильно намокли кровью.
— Остальное где? — спросила Ивка недобро.
Острым подбородком указал парень за окно. И тут же сморщился от боли. Ивка скосилась против солнца: зимние ветки древнего, трехсотлетнего, почитай, вяза огрузили вороны. Было их много, как в дни отлета. Но они не каркали, не ссорились, не перелетали с сука на сук. И эти молчание и неподвижность пугали.
— Как тебя звать, пограничник?
— Савва.
— Надо добавлять «сударыня Ивка». А ведомо ли тебе, Савва, что вы нарушили уговор?
— Но… — парень снова переступил. — Мой друг умирает.
— Рейвен будет наказан, — и непонятно было, говорит ведьма о командире или обо всей заставе.
— Он умирает! Почему вы медлите?!
Брезгливо поджав губы, Ивка расстелила перед пограничником платок:
— Клади сюда. Бирн!
Вошла беловолосая светлоглазая фряжка, та самая, что прогнала Ястреба от покоя государыни.
— Забери.
Краем глаза увидела Ивка, как вороны снялись с ветвей, точно сорванные ветром черные листья. Отвернулась. После ночи Карачуна чувствовала она себя разбитой. Вроде и обряд свершался, как должно, но — не было в нем души. Надо распорядиться о государыне и послать навстречу девочке-заменышу, по времени должна уж быть здесь. Еще этот!
