Есть что–то от старца, от geronda в Афинагоре. Подобно Иоанну XXIII, он лишен романтизма и аффектации, хотя в нем есть благородство и красота, в которых выражается и как бы превосходит себя великолепие Византии. Патриарх расположен ко всем, полон жизни и чувства юмора. Он обладает прозорливостью детей и мудрецов, для которых все является знаком и властью. Или, скорее, которые знают, что в Боге все — знак. Известно, что к Иоанну XXIII относили евангельские слова о Предтече: «Был человек, посланный от Бога, имя ему Иоанн». Слова, которые тотчас приводят на память «свидетеля света». Он относит их и к нынешнему папе Павлу VI, потому что, говорит он, сегодня нужно не размышлять, но возвещать людям подлинного Христа распятого и прославленного. То, что апостолу Павлу дано было возвестить в Первом Послании к Коринфянам, ныне дано второму Павлу возвестить сегодняшним людям. Представляя мне митрополита Принцевых островов, маленького старика с живыми глазами, он добавляет: «Он сам принц, принц духа и сердца, и поистине поэт». Тот отвечает ему, что патриарх тоже поэт. И он в свою очередь: «А если не быть поэтом, как говорить с людьми?» Однажды он пустился в долгую экзегезу по поводу моего имени и фамилии, и представляя меня, прибавлял: «Вот богослов милосердия, чего так не хватает богословам!»
Всякое глубокое слово, пущенное как стрела, он окутывает юмором, он возвращается к парижской песенке, которую в 1918 году напевали в Монастире, «Что такое жизнь? Немного счастья, немного страдания…»
Он очень высок, тонок, почти худ, во всех его жестах есть что–то веселое и стремительное. В нем нет ничего застылого, расплывчатого или светского, он полон энергии — в святоотеческом смысле этого слова
— действия и присутствия. Живая худоба, смуглость кожи (того цвета, каким рисуют лики на иконах), исключительная молодость взгляда в сочетании с белизной бороды и волос, все свидетельствует о победном прохождении сквозь огонь. Достаточно посмотреть на его фотографии, сделанные на Корфу и в Америке, чтобы своими глазами убедиться в действенности очищения, выразившемся в цельности и прозрачности. Некоторая тяжесть, результат усталости и старости, или величия более царственного, чем монашеское, возникает иной раз тогда, когда он расслабляется. Но достаточно пустяка, и все его существо вновь собирается, и мы как бы ощущаем его напряженность, что делает патриарха одновременно воинственным и безоружным. И возраст ныне ложится на его плечи как детская хрупкость.
