Данный тип созерцания свойственен богослову, но от него вытекает некая нестрашимость, некая зоркость по отношению к миру, которая находится у рядового духовника, и у самого верующего. Это — соборная мудрость. Можно считать, что только стройная и авторитетная иерархия дает возможность развиваться такой мудрости. Но, конечно, дух декретирования ее удушает.
13 февраля 1975 г.
Дорогой отец Александр!
Сегодня расскажу кое–что о себе. Господи, благослови! Не легкий труд. Ведь это история Божьей благодати.
Дедушка мой — молдаванин. Фамилия когда–то писалась Рошкау, а не Рошко. Папа был черноморцем, но оставил службу скоро после брака. Мама моя — из петербургских купцов: моя бабушка была Синягиной. Родился я в 1917 г. в Москве. Через год или два мы покинули родину. Родители мои разошлись. Когда мне было 5–6 лет, мама поселилась во Франции, в Париже, а папа тоже во Франции, но на юге. Папа воспитал мою сестру, я же с братом был у мамы. У отца я побыл только, когда мне было 16 лет: до того я его только раз видал.
Мама решила сделать из нас французов, тяжело трудилась, чтобы нас воспитать. Сказала, что радуется за нас, что мы потеряли наше богатство, ибо богатство извращает. При разводе мама потеряла веру, ибо священник, перед которым они явились (мамина последняя надежда), не попытался их примирить, а только потребовал крупную сумму. О религии мама говорила, что мы сами решим, когда вырастем.
И вот что случилось. Когда мне было 13 с половиной, а брату 15, мама, брат и я, каждый со своей стороны, нашли веру. Мама бывала в церкви раз в году, «заказывала» панихиду на память своего горячо любимого отца. В этом году она горько плакала. Священник стал ее расспрашивать и, узнав, что она неверующая, отслужил и молебен. Это оказался знаменитый отец Георгий Спасский [41], за три года до его смерти.
Брат, вообще очень способный и страдающий с младенчества головными болями (следствия менингита), был не по годам развит, имел свое собственное объяснение мира и себя считал деистом. Его поразил свет свыше без определенных внешних влияний.
Я тоже был развит, но не по делам мира сего. Мама, еще неверующая, вопреки своему решению сделать из нас французов, нас послала в летний лагерь русских скаутов. Узнал о России, но мало о вере. Но вот стою, по поводу благодарственного молебна, в том же Парижском соборе, где мама (до или позже, не скажу) возобновила свою веру. Стою и соображаю: вот тут смысл жизни, о котором мне никто не говорил. В этих обрядах, в этом стоянии — высшая мудрость. И тут же решил, что я христианин, и стал мечтать о том, чтоб быть священником.
