Размышления эти были как плодотворное зерно в дальнейшей работе парижских богословов.
Молодым священником я был агентом обработки в духе № 4. Рожденное добросовестно, оно родило движение к «обращению от православия в униатство, т. к. большинство моих собратьев и Ватиканские круги не были зрелыми. Отсюда и «Восточный обряд» Николаева, где нас так ругают, несправедливо, но заслуженно.
Братски ваш свящ. Всеволод.
23 августа 1974 г.
Дорогой о. Всеволод!
Вы ставите вопрос: не связано ли особое почитание Страстей Христовых с западным индивидуализмом. Мне нелегко судить об этом в силу малого практического знакомства с западной церковной жизнью. Однако думаю, что слова, приведенные во Фиоретти, не случайны. Существует тип людей, которые открывают для себя Бога на изломах жизни, в опыте страданий и отчаяния. «Страждущие люди», о которых писал в свое время В. Джеймс, существуют, конечно, повсюду. Достоевский достаточно ясно показывает, что и русскому складу это присуще. Тем не менее на Западе такой тип, очевидно, более ярко выражен (это линия, ведущая от Августина к Лютеру, Паскалю и Кьеркегору). Я особенно ощутил это, читая Бернаноса. Можно ли считать его источником индивидуализм? Пожалуй, да, по крайней мере в известной степени. То «одиночество перед Богом», о котором Вы так хорошо пишете, нередко путь трудный и поистине крестный. Живое чувство общности с другими (сознание Церкви или Общины), пусть и не до конца, но все же преодолевает трагизм этого пути. В то же время культ Страстей несет в себе столько величественного, прекрасного и подлинно христианского, что лишиться его (как составного элемента многообразной Церкви) было бы катастрофой. Он особенно ценен в сочетании с другими путями, подобно тому как Крест становится знаком победы в свете Воскресения. Следовательно, мы приходим все к той же мысли о необходимости интегрального Христианства, включающего всю гамму духовных путей и переживаний.
Есть в культе Страстей еще одна черта, свойственная Западу. Он всегда острее, чем Восток, сознавал человечность Спасителя. Отсюда сопереживание крестным мукам именно в их человеческом ужасе (не об этом ли говорят многие статуи и картины, страшная вершина которых — «Распятие» Грюневальда?). Примечательно, что и Рождество на Западе празднуется более торжественно, чем Пасха (т. е. опять–таки на первом плане — человеческая сторона жизни Христа). Иные усматривают тут несторианский уклон. Но с таким же успехом можно было бы обвинить восточных христиан в монофизитстве. Действительно, Христос виден с Востока и Запада по–разному (у нас еще в начале века Бердяев писал, что разделение имело провиденциальный смысл, способствуя росту разнообразных типов мистики). Но именно это есть знак того, что только в единстве мы можем постигать Его полноту. Раскол христиан не может не сказаться на их религиозном сознании. Тайна Богочеловечества станет ближе к нам, если мы будем ближе друг к другу (и через это — к Нему). Восточный подвижник VI века авва Дорофей сравнивал Бога с центром круга, а людей с радиусами, чем они ближе между собой, тем ближе к Центру. Вот мистическая основа для экуменизма.
