н.
– Фенмен, – поправил приятеля Удальцов.
– У нас сейчас в угоду малограмотной буржуазии узаконены плавающие ударения, мне больше нравится феном. А суть его заключается в том, что какая-то часть людей устроена совершенней общества, вообще действительности, которая их окружает, – вот они и рвутся невесть куда. Глупо, конечно, потому что в пределах Садового Кольца действительность такая же пакостная, как в Сызрани, и что протирать штаны в жилищно-эксплуатационной конторе, что в Министерстве иностранных дел – одинаковая недоля и скукота. В том-то все и дело, что российская действительность под стать разбойникам и дуралеям, а нормальный человек вот-вот вымрет, как динозавр. Но это не значит, что от нее, действительности то есть, нужно куда-то бежать, потому что некуда бежать-то, разве что на погост. Вот и наши власти предержащие туда же: вроде бы возможности ясны, перспективы очевидны, а они всё суетятся и строят жизнеутверждающие глаза.
– Да в том-то вся и загадка, – вскричал Удальцов, – что эта самая действительность не дает никаких оснований для беспокойства, для отчаянного эскапизма, потому что, как известно, бытие определяет сознание, а не наоборот!
– В Бога ты не веруешь, как я погляжу.
– В Бога я отлично верую, но против логики не попрешь. Подыграй действительности, и никуда не надо «рваться», и нет никаких проблем. Эпоха охотится за «убийцами в белых халатах», и ты вливайся, эпоха воспевает частную инициативу, и ты налаживай себе стартовый капитал. Но вот какое дело: некий урод, носитель этого самого панического беспокойства, в сущности, и есть Бог, то есть Его 110-я ипостась. Кабы все существовали в полной гармонии с действительностью, вот тогда точно вышло бы по Зощенко: Бога нет, кругом одна химия, – поскольку жить в согласии с объективной реальностью, отравленной разными ужасами и дурью, точно «химия» и почти то же самое, что не жить. Отсюда такое прозрение: если у нас еще водятся уроды, которые «рвутся», то Россия есть не что иное, как центр тяжести всего стихийного христианства, по той простой причине, что не в процветающей Швейцарии – это, кажется, было бы естественно, – а в неухоженной, беззаконной, бедняцкой стране еще можно разделить с товарищем изящное в своем трагизме чувство и мучительно-возвышенную мысль.
– А по-моему, – сказал Паша Самочкин, – нам просто ничего другого не остается, как по бедности кривляться да измышлять. Когда зарплаты только-только хватает на хлеб, дома крыша течет, жена который год сидит без работы, а ты все-таки какой-никакой европеец, тогда поневоле ударишься в категорический императив…
