— Не совсем, — сказал я. Но в глубине души, однако, у меня шевельнулось смутное чувство близости к тому, что он пытался описать.
— Боль не даёт мне забыть, что я живу и действую. Боль придаёт мне уверенность. Сильная боль снимает нечеловеческое напряжение, которое давит и которое гораздо страшней любой боли. Странно, да?
— Слово «странно» здесь, по-моему, не подходит.
Впереди показались огни небоскрёбов Далласа. Я остановился, заплатил за проезд и свернул к мосту Тринити на сто тридцать пятое шоссе. Пересекая Коммерс, Мейн и Элм-стрит, взглянул на гигантскую рекламу фирмы «Хертц» на крыше склада учебников, на то место, где застрелили Кеннеди. Сотни раз я проезжал здесь, но не мог представить, как это произошло. Теперь в Белом доме другой президент. И он любит футбол. Он даже приезжал на тренировки столичной команды и учил ребят, как ставить заслоны, давать пас и делать обманные движения. Президент, питающий слабость к обманным действиям, — что может быть лучше? Б. А. его чуть ли не боготворил.
Я свернул на Моутор-стрит, проехал мимо Парклэндского госпиталя, куда привезли умирающего Кеннеди, выскочил на Мейпл-стрит и повернул направо. Стоянка была забита машинами, но я нашёл место у пожарного гидранта.
Максвелл вылез из машины, сделал последнюю затяжку, широко раскинул руки и запел хриплым баритоном:
Гасите свет, все по домам,
Окончена гулянка…
Медленными широкими шагами он обогнул кусты и пошёл по дорожке к ступеням, ведущим к бассейну. Я потянулся, глядя на звёзды.
— Мир дому сему! — крикнул Максвелл, подойдя к открытой двери дома Энди Кроуфорда, подняв руки и прыгая на одной ноге. — Мир вам!
— И тебя тем же! — отозвался кто-то изнутри. Засмеялись.
Подождав, пока встречающие Сэта уйдут в глубь дома, я незаметно проскользнул на кухню и оттуда заглянул в комнату. В ней было человек тридцать, большинство знакомых по другим вечеринкам, но имён я почти не помнил. Джо-Боб и Медоуз приехали раньше и сидели рядом с крупной рыжеволосой девушкой. Хохоча, они запускали руки к ней под юбку, хватали за огромные, будто ненастоящие груди. Она отбивалась, не слишком много возмущения вкладывая в свои удары.
На кухне кроме меня была пара — демонстрирующий загар мужчина в розовой шёлковой рубашке, расстёгнутой до пояса, и очаровательная блондинка лет двадцати, вся в слезах.
— Не надо, киска, — успокаивал её он. — Он хороший парень.
— Зачем ему это надо было! Я ненавижу его!
— Тихо, тихо.
— Никогда больше, Стив!.. — Она подняла глаза и увидела меня. И мужчина повернулся.
