«Мне нужна технология! Технология мне нужна!» – нервно говорил Хозяин на последней, позавчера, встрече. «Работать надо было десять лет, а не балду гонять!» – подумал Шурков, но вслух этого не сказал.
Шурков теперь думал, что не стоило за последние годы так плотно забрасывать дерьмом все вокруг. Это было как покрасить в парке все скамейки сразу – а на чем же тогда сидеть? Дискредитировав все идеи оппозиции, власть и сама осталась без идей. «А без идей нельзя… – думал Шурков. – Никак нельзя».
В сентябре, после того, как были оглашены планы рокировки – премьер становится президентом, а президент, четыре года гревший место, – премьером, позиции Хозяина ослабели. Это было огненные буквы на пиру Валтасара: «Менэ-Тэкэл-Фарэс». Шурков понял это, потому что легенда о Валтасаре давно притягивала его исходившей от нее энергией страшного предопределения. «Ты найден слишком легким… – повторял с тех пор Шурков про себя, видя Хозяина и гадая, понимает ли это он сам. – Неужели не понимает? Неужели верит, что все можно вернуть?»
Народу этой страны надо было срочно что-то предложить, но тут же выяснилось, что предложить нечего – все оставшиеся дороги ведут в ад. Наспех реанимировали правую партию, поставив ее лидером того, за кем, казалось, и не пойдет никто по доброй воле – миллионер, олигарх, бабник. Но так соскучился народ по выбору, что бросился к этому олигарху наперегонки – партию пришлось тут же прикрыть. Хозяин между тем требовал безоговорочной, оглушительной и оглушающей, победы своей карманной партии. Шурков пытался ему втолковать, что, может, не надо никого оглушать – победим как выйдет, обычным большинством – но чувствовал, что Хозяин от этого наливается яростью.
«Сколько есть времени? – тоскливо подумал Шурков. – Эти хреновы митинги. Сто тысяч народу на Болотной – это же как у них вышло? И чем этим москвичам жизнь не нравится? Один-единственный европейский город на всю страну, по выходным пол-Москвы в Прагу летает пиво пить. Что им не так? Уважения захотелось?»…
Людей, этих самых граждан России, Шурков не любил, да к тому же и не уважал. (Чувства эти разные, и одно вполне может существовать без другого). В выпущенной недавно своей книжке он одному из героев дал сказать свои мысли: «Проблема только в том, что, кроме лакеев, в доме никого нет. Триста миллионов лакеев теперь на свободе». Триста миллионов – это было еще об СССР, но с тех пор, думал Шурков, если что изменилось, так только в худшую сторону. Еще и поэтому удивила его реакция народа на выборы. «Думали, что привык народ ко всему, но оказалось – нет… – раздраженно подумал Шурков. – Как в том в анекдоте про осемененных коров, которым, оказывается, надо еще «А поговорить?».
