Словесный портрет в помощь ходу рассказа.
День на пятый после возвращения из Мордовии еду к Пушкинской площади на 15-м троллейбусе. Стою у самого выхода. Тощ телом, голова обрита наголо за неделю до освобождения. Между агентством ТАСС и Пушкинской над моим ухом голос: «Никита, ты вернулся?» Вплотную ко мне — Борис Фокин.
«Знаешь, когда я узнал, что тебя арестовали, я так обрадовался! Подумал — пропадал человек из-за своей дури, а вот теперь взялись за него, он исправится и будет правильно жить». Интонация действительно радостная, и тон впервые приветливый. Один из нечастых со мной случаев: на меня накатила вспышка гнева. Физического. Такого, какой описан у Безухова Толстым. Действительно, мое перевоспитание частично состоялось, и самосохранение заставило меня прибегнуть к внутреннему монологу из двух фраз: «Вот сейчас я тебя так е…., что ты с копыт слетишь» и «За тебя, суку, второй срок тянуть…». Очень кстати дверцы троллейбуса раскрылись, и я выскочил.
Через много лет после начала перестройки узнал от московских коллег-переводчиков, что Фокин на партсобраниях поносил Горбачева, проклинал перемены и конец Советов… Его исключили из КПСС, он покинул ряды авангарда, уволился из МИДа, бедствовал и подрабатывал бомбилой на своем заграничном авто.
Может ли последовательность, хоть в изуверстве, быть смягчающим вину обстоятельством?
Вернусь к М.В. и его отцу Разработчику.
Через год, после того как М.В. был сэтапирован в Ерцево, мы с лагерным другом Борисом Пустынцевым решили туда поехать и попробовать добиться свидания с второсрочником М.В. Оделись как можно лучше, в глазах начальства это сработало: нехотя дали полчаса разговора… Передачу запретили — только то, что зэк успеет съесть на месте. Так что было больше еды, чем беседы.
Пока во дворе спецчасти Управления мы дожидались, чтобы кто-нибудь появился (пришли слишком рано), — меня сзади больно ударили по спине: шкет восьми-десяти лет, одетый в гимнастерку и галифе, перешитых на него, на голове голубая фуражка войск МВД. В руках наставленный на меня деревянный, очень похоже сработанный автомат, как у конвойных. Эта детская игра в «арест и конвой» мне пришлась крайне не по душе.
Предусмотрительно оглянувшись, чтобы никто не видел, я повернул юного рыцаря Дзержинского спиной и дал ногой такого пинка под зад, что он отлетел далеко, лицом в большую лужу. Обернулся и, не заплакав, дал деру. О себе, конечно, скажу, что «Против овец молодец, а против молодца и сам овца».
