Домой Касаткина не тянуло.
Маняша возилась с бабушкой. Бабке кончили делать уколы, ей стало лучше, но говорила она невнятно и не вставала.
Домашние новости рассказывали Косте Фомичевы.
Эксперты отработали в квартире у покойной Порфирьевой. Минин говорил с генеральшей, с Маняшей, с Тамарой Барабановой, с Леонид Иванычем Ивановым, с Блевицким, с Потехиными и Кусиным. Опять следователь просил паспорта, переписывал паспортные данные в протокол, расспрашивал.
Физически среди порфирьевского окружения подозрительны все, кроме Касаткиных, Костиной девушки Кати Смирновой и Фомичевой-старшей. Бабушка не встает – свидетельство врача, а Кости, Кати и Лидии Михайловны у Порфирьевой не было. Остальные были.
Минин выяснял, кто уходил в то воскресенье от старухи последним. Уходила Барабанова. Старуха якобы еще была жива: сердилась, потом закричала вдогонку: «Постой, дура». Но Барабанова ушла. Но старуха могла встать, открыть потом.
Рассуждения здравые таковы: кому выгодно? В принципе, любому.
Выгодно Барабановой. Та могла отравить няню Паню, но душить старуху ей не резон.
Выгодно Иванову. Но ему не резон – травить Паню. Ведь старухи – не мафия.
А вообще, у Порфирьевой есть что взять любому.
Маняша – нищая, ей дорогие безделушки унести на продажу хорошо. Украсть, кстати, может всякий. Костя сам крал в детстве гривенники из родительских карманов.
Потехин и Блевицкий, особенно Блевицкий, и вовсе темные личности.
Фомичевы осаждали Костю вопросами.
– Как думаешь, Костик?
– Не знаю.
– Зачем ему?
– Кому?
– Иванову. Над ним же не каплет, – сказала Лидия.
– И потом, он и так слишком под подозрением, – добавила Маняша. – Бизнесмен.
– Ну, это не довод. Даже наоборот, – заключил Костя.
Дни шли. Иванова не арестовывали, видимо, за недостатком улик. Тамару тоже.
Костя не понимал, хорошо это или плохо. Катя все-таки права. Чувство было тягостное. Как никак, дом родной. Малая родина. И Костя – волей-неволей патриот.
Весь июнь Касаткин не знал, то ли работать, то ли утешать слабых женщин.
С бабушкой просто. Утром он говорил, уходя: «Молодец, бабец!» – и передавал эстафету Маняше. Вечерами дружеский чай у Фомичевых на ниве общей беды.
– А где богатая невеста? – спросил во дворе Аркаша.
– Обиделась, – сказал Костя.
– Ну и хрен с ней. У нас и свои с приданым есть. Жаль, старые сыграли в ящик, зато Тамарка осталась. Закурили Костин «Кент».
– У Томки теперь и Гау, и шмау, и шкафцы эрмитажные.
– Тошно, – сказал Костя.
– Да брось, Кось. – Аркаша пустил колечки дыма. – Мы с тобой чистые.
