Дьявольщина! Пришлось сунуть ноги в ненавистные туфли и броситься к нему.
Я догнала его уже у входа в подземный переход.
— Макс!
Он обернулся, и я, не давая ему времени прийти в себя или высказать наверняка подготовленную фразу, впилась в его губы поцелуем.
Мне удалось его ошеломить. Думаю, еще ни одна девушка не встречала его так. Его губы пахли дымом и ментолом и были твердыми и горячими. Обжигающе горячими. Наверное, целую минуту я полагала, что все кончено, а игра проиграна, но затем он ответил на поцелуй! Он целовал меня с ничуть не меньшим пылом и удовольствием, чем я его!
Сердце бешено стучало где-то в районе желудка (интересно, с чего это оно туда провалилось?), мимо нас проходили люди, а мы стояли прямо на пути у них и, забыв обо всем, самозабвенно целовались.
Это было по-другому. Не так, как с Ковалевым. Интереснее, острее и не так противно (или я уже начинаю привыкать? Я вообще-то учусь быстро).
— Ты совершенно необычная девушка, — сказал Макс, когда мы, наконец, оторвались друг от друга.
— А ты думал? — я усмехнулась. У меня вовсе не было в этом уверенности, но рискнуть, честное слово, стоило. — Любая после меня покажется пресной, правда, Макс?
Он посмотрел на меня. Я было по привычке напряглась, что не такая стройная, как Мила, но тут же одернула себя: зачем на нее равняться? Ее-то он отверг. И ради кого? Ради меня! МЕНЯ! Сердце выделывало в груди немыслимые кульбиты, должно быть, возомнив себя звездой цирковой арены. Макс, не мигая, смотрел на меня, а я чувствовала себя дурой, потому что не знала, что дальше делать. Опыта обращения с парнями у меня не было, а он как раз пригодился бы сейчас. Мысли заметались в поисках выхода: сказать Максу, что люблю его, или молчать, ожидая, пока он сделает первый ход? Надо было повстречаться с кем-нибудь, чтобы сейчас чувствовать себя уверенней.
Как ни забавно, мое замешательство, похоже, сыграло на пользу.
Макс осторожно взял мои руки и сжал в своих горячих ладонях.
— Да, я действительно недооценил тебя.
Потом мы шли рядом по ночной Москве — мимо равнодушных фонарей, проносящихся по шоссе машин, и говорили, говорили. Я болтала какую-то чушь, мы смеялись над чем-то и снова целовались. Я чувствовала, будто в груди горит лихорадочный огонек. Даже тесные туфли больше не беспокоили, и только по возвращении домой обнаружилось, что я стерла ноги до крови.
— Эля, нельзя гулять так долго, я уже начала беспокоиться, — упрекнула меня мама, вышедшая из гостиной в теплом махровом халате и с неизменной книжкой в руках.
