Молодой человек молится о чистоте сердца[12] (следует помнить, что в коптском языке словом рнт называется не только сердце, но и ум). Он продолжает бороться с собственными помыслами, демоны же, теснимые изнутри, начинают нападать на него извне, подобно тому, как диавол приступал к Господу в пустыне.[13] Эта брань становится особенно сильной, когда Антоний удаляется в одну из гробниц неподалеку от селения и затворяет за собою дверь, после чего враг нападает на него с такой яростью, что на следующий день друг находит Антония в бессознательном состоянии и переносит в храм, считая его мертвым, однако ночью Антоний приходит в себя и просит, чтобы его вновь отнесли в гробницу, где он продолжает свою борьбу с демонами, которым так и не удается сломить его сопротивления.[14] Господь внемлет неустанным молитвам подвижника и рассеивает Своим тихим Светом дьявольские призраки. Антоний вопрошает: «Где был Ты? Почему не явился вначале — прекратить мои мучения?», и слышит в ответ: «Здесь пребывал Я, Антоний, но ждал, желая видеть твое ратоборство».[15]
Именно в эту пору зачинатель монашества вступает на новую стезю. Он хочет отправиться в пустыню вместе с наставлявшим его древним старцем, однако тот отвечает ему отказом, сославшись на то, что подобный обычай ему неведом. Антонию уже около тридцати пяти и, соответственно, империей правят теперь Диоклетиан и Максимиан. Он переправляется в одиночку на другой берег Нила и на двадцать лет затворяет себя в пустом огражденном месте на краю пустыни, два раза в год принимая через ограду хлебы. Он вступает в это темное место как в святилище (άδυτον),[16] и, когда через двадцать лет его друзья силою взламывают дверь, выходит оттуда «как таинник и богоносец из некоего святилища» (ώσπερ εκ τίνος άδυτου μεμυσταγωγημένος και θεοφορούμενος).[17]
Эти слова Афанасия заставляют нас вспомнить о языческом мире. Перед нами возникает образ посвященного, который, вняв евангельскому призыву быть τέλειος — «совершенным» — реализует идеал, понятный язычникам (это же слово звучало… и в Элевсине). Прообраз своего подвижничества Антоний видит в житии Илии, однако подвижничество это до некоторой степени имеет свое ргаераratio в греческой и египетской философии и религии, в учениях неоплатоников, пифагорейцев, стоиков, киников и так далее. Однако Афанасий тут же вносит в эту картину чисто христианский элемент — столь необычное подвижничество нисколько не вредит его телу. Друзья Антония исполняются удивления, видя, что его тело не утучнело от недостатка движения и не иссохло от постов и борьбы с демонами. Физически и духовно он пребывал «равнодушным, потому что управлял им разум, и ничто не могло вывести его из обыкновенного естественного состояния» όλος ήν ϊσος, ώς ύπό τοΰ λόγου κυβερνώμενος και έν τω κατά φύσιν έστώς.
