— У него, я себе не поверила, было женское выражение на лице...
И сама удивилась тому, что сказала.
— Нежное, что ли?
Отшучивалась: нашли кого подозревать в нежности!..
Как бы то ни было, вручили Луизке второй ключ. И это сделал я сам. Она не сморгнула. Говорил с ней мало: уточнял что-то, она улыбалась.
Занималась мытьем по вечерам, в мое отсутствие, — и мыла нечисто, кое-как. Да и не каждый вечер — действовал собственно соснинский график уборки. Так прошло несколько недель. И вот, как выяснялось постепенно, новый вызов в милицию связывался именно с полами и Луизкой.
«Это какое-то наваждение, чертовщина», — думал я, попеременно глядя то на одного, следователя, за столом напротив, то на другого, бывшего все время где-то сбоку; допрашивали меня сразу двое, оба молодые, в форме. Напомнило допрос, учиненный мне Юркой и лопуховским зятем. Ситуация была самая нереальная, точно я находился во сне.
— Значит, лично вы дали Маклаковой ключ?
— Я дал. Как же иначе вымыть пол?
Снова, как и в первое посещение этого заведения забывался — меня одергивали:
— Вопросы задаем только мы. Ваше дело отвечать...
В голове вертелись: Луизка, ключ, полы. Я словно куда-то падал. И ничего не понимал.
Эти ребята решили не давать мне передышки; допрос незаметно убыстрился. Они работали жестко, уверенно, своими вопросами-тычками загоняя меня в тот, лишь им видимый, угол...
— В каких отношениях вы были с Маклаковой?
— В обычных рабочих.
— Были случаи, когда вы оставались по вечерам на работе, в смотрительском помещении?
— Иногда.
— Это было вызвано необходимостью?
— В общем, да. Требовали срочно составить...
Что именно составить — не дослушивали. Шел перекрестный допрос. В другой жизни, помню, кто-то говорил о перекрестных ритмах рэг-тайма, о джазе. «Джаз... — думал я. — Свобода идти куда хочешь...»
— Так. Теперь ответьте: почему, с какой целью вы приехали в Москву?
И ответить было трудно. Как трудно бывает объяснить: что же такое любовь. «Москва — это моя жизнь, — хотелось сказать им. — Дайте жить!»
Я понимал: они пытались добраться до главного во мне, до сердцевины; но в чем меня подозревают — я не знал. Вопросы-тычки постепенно приобретали все более угрожающий характер, слова, пожалуй, били теперь наотмашь:
— Вас, Невструев, уже вызывали по делу о пропаже туфель, не так ли? И вот снова... Не слишком ли много вызовов, как вы считаете?
— Но я ни в чем не виноват!
— Все так говорят.
Следователи сказали это в один голос и поглядели друг на друга вопросительно. Что-то решалось в эту минуту.
