Пурпурное сердце | страница 68



— Приставай к своим ровесникам, — говорю я.

— Да, и ты тоже, — ревет он.

Как ни печально, но тут он прав.

Я кладу его на снег и отпускаю.

— Короче, приставай, к кому хочешь. Только не к моей сестре.

Он встает и бежит прочь от меня, вприпрыжку на одной ноге, обутой в сапог, оставляя на снегу забавные следы.

Я так и держу в руке его сапог — красный, с пушистой подкладкой. Сапог я вешаю на ветку дерева, чтобы парень заметил его, когда вернется.

Потом иду помогать Кейти, но она уже поднялась, вытряхивает снег из-за воротника. Если бы взглядом можно было убить!

— Ты в порядке, Кейти?

— Я сама могу постоять за себя, идиот.

— Да, у тебя это неплохо получалось. Я заметил.

— Я ненавижу тебя, — бросает она и ковыляет прочь.

Я оборачиваюсь и вижу Эндрю, стоящего у меня за спиной.

— Как хорошо, что я единственный ребенок в семье, — говорит он. — Почему ты полез за нее заступаться?

— Потому что она моя сестра.

— Она тебя ненавидит.

— Нет, это неправда.

— Она сама только что сказала.

— Она ненавидит всех.

— И тебя в том числе.

— Меня она ненавидит меньше, чем всех остальных.

— Очень трогательно, — говорит Эндрю. — Может, пойдем домой? Я весь продрог.

Ну ладно, а теперь вернусь к тому, с чего я начал.

Я прихожу домой, а мама испекла для меня лимонный пирог. Я чувствую его запах. Даже не знаю, по какому случаю он испечен. Может, и без всякого повода. Такое впечатление, что чем старше я становлюсь, тем больше маме хочется меня баловать.

Робби и Кейти терпеть не могут лимонный пирог. Они любят яблочный, вишневый, любой другой пирог, но только не лимонный. Они морщат носы, когда чуют его запах, и тогда мать говорит; «Это для Уолтера». Как будто они сами не знают.

Теперь вы понимаете, в каком я долгу перед ними?

— Садись, — говорит она. — Снимай сапоги. Пирог уже остыл, можно резать.

На лице ее тень легкой тревоги. Словно облачко затуманивает ясный взгляд.

Моя мама красивая женщина. Не голливудская красавица, конечно, но никого не оставляет равнодушным. Люди пялятся на нее, а она смущается. У нее вошло в привычку отворачиваться, когда на нее смотрят. У мамы идеально вылепленный подбородок, большие темные глаза и волнистые волосы, стянутые узлом на затылке. Но мне кажется, что все дело в ее улыбке. Именно улыбка делает ее неотразимой. Впрочем, она редко награждает ею. Нужно особенно постараться, чтобы заслужить ее.

Сегодня на ее лице нет улыбки.

— Что случилось, мама? — спрашиваю я, усаживаясь за стол.

— Заходил Бад Гундерсон и сказал, что ты избил его маленького сына. Я сказала, что не могу поверить в это.