РАЗВЯЗКА
В третьем шла письменная по математике. Коридор опять затих. Скрипели перья. Биндюг сморозил что-то в задаче. Не выходило по ответу. Шаги в коридоре совсем сбили с панталыку. Степка-Атлантида, у которого сердце тоже екнуло, увидев друга в затруднительном положении, послал ему записку: "Свинья не выдаст, директор не съест". Но свинья выдала... Дверь класса раскрылась. Класс грохнул партами. Вошел мерзостно-ликующий Цап-Царапыч, играя брелоком-ключиком. Ключик был от шкафа, где лежал кондуит. Цап-Царапыч вызвал: - Гавря! К директору! Атлантида растерянно вырос над партой. Цап-Царапыч заторопил: - Ну, живо! Поворачивайся. Книги возьми с собой... Класс взволнованно загудел. С книгами!.. Значит, совсем. Не вернется... Биндюг ждал, словно под удар наклонив голову, но Цап-Царапыч молчал. Козодав, убоявшись Биндюговых кулаков, вырезал и его из списка. Атлантида дрожащими руками собрал книги, взял ранец и пошел к двери. По дороге незаметно сунул Биндюгу свернутую в трубочку бумажку. В дверях Атлантида остановился и хотел что-то сказать, но Цап-Царапыч вытолкнул его за дверь. Класс томительно молчал. Учитель математики нервно протирал запотевшие стекла очков... Биндюг расправил бумажку, которую ему дал Атлантида. На бумажке было полное решение задачи, не выходившей у Биндюга. Степка и в последнее мгновение не забыл друга, помог. С минуту Биндюг сидел неподвижно, опустив голову и уткнувшись глазами в одну точку. Потом вдруг встал, качнулся над партой, вобрал воздуха во всю свою широкую, как рыдван, грудь, избычился и решительно сказал: - Можно выйти? - До конца урока осталось десять минут, - сказал учитель. - Можно выйти? - упрямо выдыхнул Биндюг и шагнул в проход. - Идите, если вам так приспичило. Замерший класс увидел, что Биндюг собрал книги, торопясь, попихал их в ранец и грузно пошел с ним к дверям. Небывалая тишина наступила в третьем классе. Не оглядываясь, Биндюг вышел в коридор. В пустом коридоре Биндюг почувствовал себя маленьким и обреченным. И он услышал, как за дверью в страшном немении покинутого им класса полыхнул, взвился над партами, чернильницами, кафедрой тонкий хохот и перешел в захлебывающийся визг. Это на первой парте, не выдержав, забился в истерике маленький Петька Ячменный... Биндюг расправил плечи и зашагал в кабинет директора.
ВОСЕМЬ
Козодав сопел. Он сопел и тыкал пальцем в стоящих перед ним гимназистов. - Так точно! Это вот - Свищ. А этот-с - Атлантида-с. Ихняя кличка такая-с. Другой, позванивая шпорами, раскачивался, откинувшись на спинку стула, и крутил черные усики: - Так-с, так-с... Ай да конспирация!.. Так-с, молодые люди. Семеро стояли перед столом. Семеро, так как сына земского начальника не было. Копоть тоски и отчаяния оседала на лица. - Так. Отлично, - сказал резко и сухо директор, словно щепка треснула, благодарю вас... Ну-с, скверные мальчишки! Что вы можете сказать? Стыд! Срам! Позор! Кто был еще с вами? Не скажете? Скверные, отвратительные мальчишки. Мародеры! Вы все будете исключены. Вы позорите герб. Разговоры бесполезны. Пришлите родителей. Мне их очень жалко. Иметь таких детей большое горе для родительского сердца. Дрянь. Семеро вскинули глаза и тяжело вздохнули. Родители... Да... Сейчас дома будут слезы матери. Ругань. Отодвинутый с грохотом стул отца. Может быть, оплеуха. Стынущий обед... "Водовозом будешь, скотина!.." Пустые дни впереди. И Царь Иудейский грубо сказал: - Не будем касаться родителей, Ювенал Богданыч! И так тошно. - Молчать! Вы что, волчий билет захотели, скверный мальчишка? В это время вошел Биндюг. Он уперся в край стола. Стол заскрипел. Биндюг, тяжело двигая челюстью, разжевал: - Я тоже, Ювенал Богданович... Я... их главный. - Ну что ж. Можешь считать себя свободным. Ты тоже исключен. В раздевалке стало меньше на восемь шинелей. Восемь человек побрели по размякшей площади, увязая в грязи, согнувшись под тяжестью ранцев и беды. В последний раз они оглянулись на гимназию, и один из них - ото был Биндюг, в классе из окна видели - злобно погрозил кулаком. И в классах всем, кто видел их, захотелось кричать, трахнуть кулаком по парте, опрокинуть кафедру, догнать ушедших... Но в классах сидели гимназисты. А гимназистам запрещалось шуметь и быть товарищами, пока им не разрешал этого звонок, отмеривающий порции свободы. Перья скрипели и кляксили.
