— Да ладно… мы не справились бы без твоей помощи, когда она была уже больна, — тихо сказала я, испытывая неловкость.
— О, ерунда, девочка! Это была моя единственная возможность отблагодарить ее за все, что она для меня сделала. Она стоит у меня перед базами — я прямо вижу, как в тот день, когда эти добропорядочные дамы из «Святого Венцеслава» устроили демонстрацию перед входом в наш дом, Габриела появилась перед толпой и пристыдила их. Они прямо попятились, едва не угодив в Кэлумет.
Она издала хриплый смешок, сменившийся приступом беспощадного кашля, от которого чуть не задохнулась, став ярко-пурпурной.
Затем она опустилась на постели и полежала несколько минут, тяжело хватая воздух короткими, затрудненными вдохами.
— Трудно поверить, чтобы эти оголтелые мамаши так беспокоились о какой-то незамужней беременной девчонке, да? — проговорила она наконец. — В нашем обществе половина людей была без работы, а ведь это вопрос жизни и смерти, девочка. Но в ту пору, как я теперь понимаю, история со мной воспринималась здешними кумушками как конец света. По крайней мере, мои мать и отец выгнали меня из дома. — На мгновение ее лицо исказилось. — Так, словно это была моя вина или преступление. Твоя мать была единственной, кто защищал меня. Даже когда мои родители пришли в себя и признали факт существования Кэролайн, они так никогда и не простили ей то, что она родилась, а мне — что я это сделала.
Габриела никогда не признавала полумер и во всем шла до конца. Я помогала ей присматривать за ребенком, чтобы Луиза могла работать в ночную смену на «Ксерксесе». Когда я должна была отвозить Кэролайн ее дедушке и бабушке, это были самые худшие и мучительные для меня дни. Эти суровые, лишенные юмора люди не пускали меня в дом, пока я не сниму ботинки в передней. Пару раз они даже выкупали маленькую Кэролайн снаружи перед домом, прежде чем впустить ребенка в свою чистую прихожую.
Родителям Луизы было теперь всего лишь по шестьдесят, то есть столько же, сколько было бы Габриеле и Тони, будь они живы. Поскольку у Луизы был ребенок и жила она самостоятельно, я всегда думала, что она принадлежит к поколению моих родителей, но она была всего на пять или шесть лет старше меня.
— Когда ты прекратила работу? — поинтересовалась я.
Время от времени я звонила Луизе, когда в моем воображении, окрашенном чувством вины, воскресал образ Габриелы, но это бывало редко. Южный Чикаго остался у меня в памяти тяжелым воспоминанием, и прошло два года с тех пор, как я последний раз говорила с Луизой. Тогда она ни словом не обмолвилась о плохом самочувствии.
