Безобидное вроде бы плутовство, но повлекло-то оно за собой целый каскад ошибок. Надо сказать, что ученые и до Ньютона замечали потерю в четкости изображения цветовых полос, причиной чему служила разная степень преломления световых лучей. При этом цветовые составляющие луча после прохождения через линзу оптического прибора фокусировались на различных от нее расстояниях, образуя вокруг изображения цветное окаймление. А поскольку наш глаз не улавливал подобных тонкостей, ими был сделан крайне неверный вывод о том, что он лишен хроматической аберрации. Ньютон же, оставив свои наблюдения при себе, только помог ему укрепиться. Опираясь исключительно на авторитет Ньютона, к такому ложному заключению пришел и выдающийся российский исследователь XVIII века, швейцарец по происхождению, Леонард Эйлер, увидевший причину невоспримчивости зрением цветовой каймы в особенностях строения человеческого глаза. Не скрой Ньютон истинного положения вещей и прояви элементарную этическую добросовестность, Эйлер бы не впал в подобное заблуждение.
Хорошо хоть, что в науке встречаются парадоксы. На основе ошибочной теории Эйлера шведский физик С. Клингеншерн создал ахроматические объективы, быстро нашедшие признание у исследователей. Отталкиваясь от положения Эйлера о несвойственной глазу человека хроматической аберрации, он с целью "уравновесить" всю систему и избежать нежелательного явления "размыва" изображения использовал в конструкции несколько линз с разными оптическими свойствами.
И, хотя теперь доподлинно известно, что хроматическая аберрация есть в человеческом глазу, как и в любой другой оптической системе, кроме зеркальной, объективы Клингеншерна до сих пор верой и правдой служат человечеству. Но здесь надо сказать "спасибо" игре случая, а не сэру Исааку Ньютону, отодвинувшего своими "играми" многие ценные изобретения на целые столетия. Рассчитывая на незыблемость своего исключительного положения в среде других ученых, маститый физик почти не сомневался в том, что его обманные маневры никогда не раскроются. И если возникала необходимость, то он с присущей ему виртуозностью шел на заведомый обман, не усматривая ничего дурного в том, если развивающаяся в правильном направлении человеческая мысль будет из-за этого заведена в непроходимые дебри.
А она в них попадала не раз. Слишком уж над всеми довлела вера в непреложность открытых крупными учеными новых законов и слишком велика была сила авторитетов, чтобы кому-то взбрело в голову проверять подлинность обнародуемых экспериментальных данных, а уж тем более их опровергать. Ньютон действительно ничем не рисковал, наводняя свои работы недостоверными сведениями. Кто осмелился бы проводить ревизию трудов, под которыми стояло его блистательное имя?
