Алкина мама была директором продбазы. Она красила губы ядовитой малиновой помадой, на квадратных плечах носила чернобурку со злющими янтарными глазами, на работу ездила в служебной "Волге". Помнится, уже после школы я слышала, что у неё вышли какие-то неприятности с ОБХСС (меня всегда поражало это "СС"), а может быть это были только радужные мечты обитателей бараков и казарм. Так вот, даже у Алки в доме такой роскоши, как в "Книге о вкусной и здоровой пище" я не видела. Апельсины и икру в запечатанных банках в холодильнике – пожалуй, но, возвращаясь из школы, она получала такую же, как и все обыкновенные люди тарелку демократических щей с чёрным хлебом, а их моя мама даже лучше готовила. Как сейчас помню, входим с мороза в дремотно-сытое нутро номенклатурной квартиры. Алка плетётся под шамкающим присмотром бабки на кухню, предоставляя мне, поиграть полчасика в голодном одиночестве. Я несмотря на урчание в кишках совершенно не возражаю. Пока Алка с отвращением пьёт через край бледную жирную жижу с разваренной капустой и кусками застревающей в зубах говядины, я наслаждаюсь её немецкими куклами и, если повезёт, могу урвать пять упоительных минут вдвоём с её, тоже немецким, пианино. Алка ревниво поправляла: "Не пианино, а фортепьяно".
Впрочем всё это давно, ещё в начальных классах было, когда я хорошо училась, и меня к ней прикрепили помогать с чистописанием. В четвёртом классе мы раздружились: Алка у меня в гостях на пол мамины духи вылила, и за это мне здорово влетело, а чуть позже её мама нашла в дочернем портфеле початую пачку "Беломора". Чтобы оправдаться, Алка свалила вину на меня, хотя курить была её идея – я только стащила пачку из кармана пиджака маминого "ухажёра". Алкины родители обвинили меня в дурном влиянии, и, от греха подальше, в пятый класс я пошла уже в другую школу. Больше мы не виделись, но воспоминания о жизни обитателей немецких домов сохранились.
Всё наше детство упоённо играя в войну, мы называли противников не фашистами, а немцами. Ни разу не слыхала я, чтобы это были американцы, хоть стращали нас их "военщиной" по самое не балуй, а по ночам в бессоннице я металась от видений атомных взрывов и язв на коже от зарина, зомана и ви-газов, которыми пичкали нас на уроках военного дела. В десять лет в сочинении "Кем быть?" я честно призналась, что мечтаю стать президентом Соединённых Штатов, чтобы предотвратить ядерную войну.
Американцы были настоящими врагами, их ещё победить надо было, а вот немцы были врагами уже как бы игрушечными, телевизионными, и какими бы жестокими их в кино не изображали, они всегда казались придурковатыми и потому не слишком страшными. Непонятно было только, как им всё же удалось натворить по всему миру столько ужасов. В моём сознании киношные немцы, а так же те, что в нашем городе дома для начальства построили, никак не хотели совмещаться с чудовищами, которые Зою повесили, краснодонцев в шахту сбросили, евреев в Дахау сожгли. Кроме того, смуты в моё детское сознание добавила вернувшаяся из Германии мамина школьная подруга тётя Юля. Она там работала учительницей истории в школе для детей служащих советского посольства и о немцах отзывалась как о "культурной нации", хоть её собственный отец погиб на Курской Дуге. А чего стоили бесконечные восторги по поводу музеев, альпийских красот, стерильности городов, вежливости в общественном транспорте?
