Как-то раз во время пожара у нас украли все теплые вещи. Пока мама выносила меня во двор, бабушка, как и положено было, увязала несколько узлов: с теплыми вещами, книгами, документами, прочим скарбом и начала было выбрасывать их в окно. Выбросила первый узел, вдруг видит – какие-то мужики хватают его и дают деру, а один, вежливый: “Спасибо, – говорит, – бабуся”. Только их и видели.
Стараясь утешить бабушку, мама говорила: “Черт с ними, со шмотками. Как-нибудь перезимуем. Там и красть-то нечего было – две шубы на рыбьем меху. Счастье, что документы не уперли, а то куковали бы мы с тобой, мама, без паспортов”. Но бабушка крепко сокрушалась по поводу своего старомодного пальто с широченными плечами, которое ей еще дед построил и обвиняла в краже писателей:
– Специально караулили, чтоб отомстить. Эх, будь я поздоровей да позадиристей, собственноручно открутила бы их самописки позорные.
Дедушку я помню плохо. Единственное мое воспоминание о нем – он сидин на старомодном диване с высокой спинкой и круглыми валиками по бокам, а я играю с его носом. Нос – краник. Я подставляю зеленое с цветочками игрушечное ведерко под нос и то включаю воду, то выключаю ее.
Мне было два года, когда он умер. Я звала его Деданя, а соседки называли его на русский лад Давыд Мойсеич, упоминая, что был он “мущина виднай – красавец, хоть и яврей, конешно”. Судя по всему, дед был большим ловеласом или по бабушкиному определению “любил почертить хером по дорожке”. Однажды я подслушала, как бабушка рассказывала маме историю их с дедом знакомства:
– Девка я была хоть куда, огневая, бедовая – чисто прынцесса. Женихи вились вокруг – что твоя мошкара. Вдруг приезжает к нам в деревню етот яврейчик субтильнай агитировать ехать в город на фабрику работать. Идейнай – хоть прикуривай. Ну наши-то его в первый же вечер и приголубили оглоблей по башке.
– Иду ет я с гулянки – провожатых не любила, больно мать строгая была – иду ет я, слышу: хтой-то в кустах стонеть. Гляжу – красавчик наш писаный весь в крови и соплях запутался. Пришлось на руках его домой несть – выхаживать. Ну не домой, в сарай, мать уж больно строгая была. Дак ведь, как не быть строгой, коль шестерых девок надо замуж отдать.
Ну, дак я его и выходила, а ен меня, выходит, сагитировал, так что я через пару недель чуть не с голой жопой в городе очутилась.
По-первяни насмотреться на меня, конешно, не мог. Иной раз до ветру сходить не пущал – так скучал по мне. Потом поутих... А уж как дети пошли – кочергой домой не загонишь. До самой смерти хорохерился. Такая уж видать их порода кобелиная. Да и бабы, что твоя “дикая дивизия” ателье день и ночь караулили. Бог ему судья, конешно, но от меня ему, небось, и на том свете прощения не будет.
